мое. На этом и зиждется случайное совпадение всех условий какого-нибудь в высшем смысле необходимого события — наступление того, чего пожелала судьба. Этим, например объясняется, почему, когда переселение народов залило Европу волною варварства, прекраснейшие создания греческой культуры — Лаокоон, ватиканский Аполлон и мн. др. — тотчас исчезли, как бы провалились в театральный люк, и нашли себе путь в недра земли, чтобы там невредимо целое тысячелетие дожидаться более мягкой, более благородной, понимающей и ценящей искусства эпохи и, при окончательном наступлении ее, к концу ХV-го века, при папе Юлии II, снова выйти на свет Божий, как хорошо сохранившиеся образцы искусства и подлинные типы человеческого облика. И вот, точно так же объясняется и появление в надлежащее время поводов и обстоятельств, играющих важную и решающую роль в жизни отдельного лица; так же, наконец, объясняются и предзнаменования, вера в которые настолько обща и неискоренима, что нередко находила себе место даже в самых выдающихся головах. Ибо ведь нет ничего абсолютно случайного, напротив — все совершается необходимо, и даже самая одновременность того, что не связано причинностью, называемая случаем, есть нечто необходимое, так как то, что в данный момент одновременно, уже в самом отдаленном прошлом было определено причинами как такое: так все отражается во всем, одно рождает отзвук в другом, и ко всей совокупности вещей тоже приложимо известное изречение Гиппократа, относящееся к единству деятельности в организме (de alimento, орр. ed. Kühn, т. II, стр. 20): Ξυρροια μια, συμπνοια μια, συμπαϑεα παντα („одно течение, одно дыхание, во всем сочувствие“.) — Неискоренимая склонность человека подмечать предзнаменования, его extispicia и ὀρνιϑοσκοπια, его гадания по Библии, на картах, расплавленном свинце, кофейной гуще и т. д. свидетельствуют о существующем у него, вопреки рационалистическим доводам, предположении, что есть какая-то возможность на основании того, что современно и что открыто глазам, познавать скрытое в пространстве или во времени, т. е. отдаленное или будущее, — и думает человек, что он несомненно мог бы прочесть по явному сокровенное, если бы только у него был подлинный ключ к этой тайнописи.
Другую аналогию, могущую, хотя совсем с иной стороны, содействовать косвенному уразумению интересующего нас трансцендентного фатализма, мы имеем в сновидениях, с которыми жизнь вообще обнаруживает давно уже признанное и неоднократно отмечавшееся сходство, — настолько значительное, что даже кантовский трансцендентальный идеализм можно понимать как наиболее отчетливое выражение этой грезоподобной природы нащего сознательного бытия, как это и высказано мною в моей Критике кантовской философии. — Именно эта-то
