качестве судьбы, действует из области, лежащей далеко за пределами нашего представляющего индивидуального сознания, между тем как последнее доставляет мотивы, правящие нашей эмпирически познаваемой индивидуальной волей, которой поэтому часто приходится нести ожесточеннейшую борьбу с той нашей волей-судьбой, с нашим ангелом-хранителем, нашим „гением, живущим вне нас и восседающим на верхних звездах“, с той волею, которая смотрит гораздо дальше индивидуального сознания и потому, неумолимая к последнему, устраивает и поддерживает в виде внешнего принуждения то, разыскание чего она не могла бы предоставить этому сознанию и неосуществления чего она все-таки не хочет допустить.
Для того чтобы смягчить необычайность, даже крайность этого смелого утверждения, прежде всего может служить одно место у Скота Эригены; при этом надо вспомнить, что его Бог, лишенный познания, чуждый предикатам времени и пространства, как и десяти аристотелевским категориям, да и вообще сохраняющий только один предикат — волю, очевидно не что иное, как моя воля к жизни. Вот это место: „есть еще другой вид неведения у Бога, когда Его называют неведающим тех вещей, которые Он предвидел и предопределил, неведающим, пока они еще не обнаружились на опыте, в потоке событий“ (De divis. nat., стр. 83 оксфордского изд.). Затем немного ниже: „третий вид божественного неведения — тот, когда Бога называют неведающим того, что еще не получило себе ясного проявления на опыте, в результатах деятельности и усилий, — невидимые основания чего Он содержит однако в себе самом, Им самим созданные и Ему самому известные“.
Если, желая до некоторой степени уяснить себе изложенное воззрение, мы прибегли к признанному сходству между индивидуальной жизнью и сном, то, с другой стороны, надо обратить внимание на ту разницу, что в простом сне отношение односторонне, — именно, здесь действительно хочет и ощущает только одно „я“, остальные же не более как призраки; между тем в великом сне жизни царит отношение взаимности, ибо не только одно лицо фигурирует в сновидениях другого, поскольку это необходимо, но и это другое лицо в свою очередь фигурирует в сновидениях первого, так что, в силу некоторой действительной harmoniae praestabilitae, каждому грезится лишь то, что ему подходит, сообразно его собственной метафизической склонности, и все житейские сны так искусно переплетаются между собою, что каждый испытывает то, что ему надо, и вместе с тем совершает то, что необходимо другим: вот почему какое-нибудь великое мировое событие применимо к судьбе многих тысяч, для каждого — на его особый индивидуальный лад. Таким образом, между всеми случаями в жизни
