процессах не обвинитель должен был доказывать вину обвиняемого, а этот последний — свою невинность (см. С. d. von Wächters „Beiträge zur deutschen Geschichte, besonders des deutschen Strafrechts“, 1845). Он мог прибегать для этого к очистительной присяге, для которой однако ему нужно было иметь еще поддерживателей присяги (consacramentales), которые клятвой подтверждали свое убеждение, что он неспособен на клятвопреступление. Если у него не было таких лиц, или обвинитель отклонял их, то выступал на сцену Суд Божий, который обыкновенно состоял в поединке. Ибо обвиняемый был тогда „обесчещен“ и должен был себя очистить. Мы видим здесь происхождение понятия о бесчестье и всего того положения вещей, какое еще теперь можно наблюдать у „людей чести“, только с опущением присяги. Здесь именно лежит и объяснение того обязательного, глубокого негодования, с каким „люди чести“ принимают упрек во лжи, требуя за него кровавой мести, — что́, при повседневной лжи, представляется весьма странным, а в Англии прямо превратилось в какое-то глубоко коренящееся суеверие. (Ведь на самом деле, всякий, кто за упрек во лжи грозит покарать смертью, должен бы быть человеком, никогда не лгавшим в своей жизни). Недаром, в упомянутых уголовных процессах средневековья существовала более короткая форма, когда обвиняемый возражал обвинителю: „это ты лжешь“, — вслед за чем решение немедленно возлагалось на Суд Божий; отсюда и значится, что, по кодексу рыцарской чести, за упреком во лжи тотчас должно следовать обращение к оружию. — Это все мы говорили о брани. Но есть еще нечто худшее, чем ругань, — вещь столь ужасная, что я должен просить у „людей чести“ прощения уже за простое упоминание о ней в этом кодексе рыцарской чести, ибо, как мне известно, у них при одной мысли о ней мороз подирает по коже и волосы становятся дыбом: это — summum malum, высшее зло на свете, горшее смерти и вечных мук. Именно, может, horribile dictu, случиться, что один человек даст другому затрещину, нанесет ему удар. Это ужасное событие влечет за собою такую полную потерю чести, что если уже для устранения всех других ее оскорблений требуется кровопускание, то здесь, для ее окончательного восстановления, нужен решительный смертельный удар.
3) Честь совершенно не имеет никакого отношения к тому, что́ такое человек сам по себе и для себя, или к вопросу, может ли когда-либо измениться его моральная природа, а также ко всем другим подобным школьным умствованиям: нет, если она оскорблена или в данное время утрачена, нужно только действовать с достаточной быстротой, чтобы весьма скоро и вполне ее восстановить помощью единственно универсального средства — дуэли. Если же оскорбитель не при-
