|
Θαυμαστον ουδεν εστι, με ταυϑ’ οὑτω λεγειν, |
Я переведу это место, чтобы оно стало понятно всем: „Нет никакого дива в том, что я говорю, о чем и как хочу, и что они милы себе самим, представляясь в своих глазах прекрасными: ведь и собака собаке прекраснейшим кажется существом, и бык быку, осел ослу всех лучше, свинья же — свинье“.
Подобно тому как даже самая сильная рука, бросая легкое тело, все-таки не может сообщить ему такого движения, чтобы оно пролетело на далекое расстояние и ударилось с силою, и тело это уже скоро теряет энергию и падает, так как ему не хватает собственного материального содержания для усвоения чужой силы, — точно так же обстоит дело и с прекрасными и великими мыслями, даже с шедеврами гения, если для них не оказывается иной публики, кроме мелких, слабых или извращенных умов. В сетовании на это соединяют свои голоса мудрецы всех времен. Иисус сын Сирахов замечает, например: „кто говорит с глупцом, тот говорит со спящим; когда все кончено, он спрашивает: „что такое“? — А Гамлет: a knavish speech sleeps in a fool’s ear („игривая речь спит в ушах глупца“). У Гете:
|
Das glücklichste Wort es wird verhöhnt, |
а также:
|
Du wirkest nicht, Alles bleibt so stumpf, |
А Лихтенберг: „если от столкновения головы с книгой получается гулкий звук, разве он всегда принадлежит книге?“ — Затем: „Такие произведения служат зеркалом, и когда в него смотрится обезьяна, не выглянет апостол“. Не мешает также еще раз напомнить здесь и о прелестной и трогательной жалобе старика Геллерта:
