попытаться сделать его доступным пониманию, по крайней мере, с помощью метафоры или сравнения. До такой степени наглядность является базисом нашего познания. Это обнаруживается также и в том обстоятельстве, что хотя мы и мыслим in abstracto очень большие числа, равно как и огромные, лишь такими числами и выразимые расстояния, например, астрономические, однако мы имеем о них лишь относительное, а не действительное и непосредственное понятие.
Но еще более, чем кто-либо другой, должен философ черпать из этого первоисточника, из наглядного познания, и потому он должен всегда иметь перед глазами самые вещи, природу, мир, жизнь, — и в них, а не в книгах, видеть текст для своей мысли; на них он должен неизменно испытывать и контролировать все дошедшие до него готовыми понятия, на книги же — смотреть лишь как на пособия, а не как на источники познания. Ибо то, что они дают, он получает лишь из вторых рук, и по большей части, уже в несколько искаженном виде: это лишь отражение, отблеск оригинала, именно — мира, зеркало же при этом редко бывает совершенно чистым. Напротив, природа, действительность не лжет никогда; именно она-то и делает всякую истину — истиной. Поэтому ее-то и должен сделать философ предметом своего изучения; и ее крупные, явственные черты, главный и основной характер ее, — вот те данные, из которых вырастает его проблема. Поэтому он должен сделать предметом своего исследования существенные и всеобщие явления, то, что существует всегда и повсюду, предоставив частные, особые, редкие, микроскопические или же мимолетные явления — физику, зоологу, историку и т. д. Его занимают более важные вещи; целокупность вселенной, ее сущность, ее основные истины — вот высокая цель философа. Поэтому-то он и не в состоянии заниматься в то же время частностями и мелочами, подобно тому как человек, взирающий на ландшафт с высокой горной вершины, не может в то же время исследовать и определять произрастающие внизу, в долине, растения, — предоставляя это работающему там ботанику. — Чтобы посвятить себя и свои силы известной специальной науке, нужно, конечно, питать к ней большую любовь, но помимо того — еще и большое равнодушие ко всем остальным; ибо первое достижимо лишь при условии неведения во всех остальных науках, — подобно тому как женатый человек отказывается от всех других женщин. Поэтому умы первого ранга никогда не посвящают себя какой-нибудь специальной науке: они слишком близко принимают к сердцу понимание целого. Они — полководцы, а не капитаны, капельмейстеры, а не оркестровые музыканты. Как может великий ум находить удовлетворение в обстоятельном изучении какой-нибудь одной отрасли из целокупности вещей, одного ограниченного поля и отноше-
