жение всякой истины стало возможным лишь потому, что тупая, косная, равнодушная, не имеющая своего мнения и поэтому легко поддающаяся обману, публика не предприняла — как ни легко это было даже без предварительной подготовки — самостоятельного исследования и проверки, передала это „специалистам“, господам ремесленникам, т. е. людям, занимающимся наукой не ради нее самой, а ради вознаграждения, и позволила им импонировать себе приговорами и гримасами. Но если уж эта публика не хочет рассуждать самостоятельно и предпочитает, подобно бессловесным, руководствоваться авторитетом, то авторитет самого великого человека, которого вся нация должна чтить наряду с Кантом, должен был бы иметь больше веса, чем тысячи этих ремесленников, вместе взятых, в особенности, когда дело идет о предмете, на который он всю жизнь смотрел, как на свое главное занятие. Что же касается решения этих специалистов, то нужно высказать неподкрашенную истину: им стало невыносимо стыдно, когда выяснилось, что они не только позволили навязать себе очевидную ложь, но еще сто лет подряд без самостоятельного исследования и поверки, со слепой верой и благоговейным удивлением, почитали, изучали и распространяли ее, пока, наконец, не явился престарелый поэт, чтобы научить их уму-разуму. После этого невыносимого унижения они, подобно всем грешникам, ожесточились, упрямо отклоняя запоздавшее поучение и, с помощью этого закоснелого упрямства, в настоящее время уже сорокалетнего, хотя и выгадали отсрочку, но зато во сто раз увеличили вину свою. Ибо veritatem laborare nimis saepe, extingui nunquam, сказал еще Ливий: день разочарований придет, должен прийти, а тогда? — Ну, тогда „будем извиваться, как сумеем“ (Эгм. 3, 2).
Немецкие министры народного просвещения, стоящие во главе академии наук, выразили бы свое уважение к Гёте, которое они несомненно питают, наиболее благородным и правильным путем, если бы они поставили этим академиям задачу в известный срок доставить основательное и полное исследование и критику гётевской теории цвета наряду с разрешением ее противоречия с ньютоновской. О, если бы эти высокопоставленные господа вняли моему голосу, вопиющему о справедливости к нашему великому усопшему, и снизошли до него, не привлекая к совету тех, кто сделался благодаря своему, не имеющему оправдания, молчанию, соучастником вины! Это — самый верный способ снять с Гёте незаслуженный позор. Ибо тогда уж нельзя будет отделаться приговорами и гримасами, не придется более услышать бесстыдной отговорки, будто все дело здесь не в суждении, а в математических выкладках; господа цеховые ремесленники придут скорее к альтернативе: или отнестись с должным уважением к истине, или же — скомпрометировать себя самым позорным образом.
