таков, потому что раз навсегда он хочет быть таковым. Ибо воля сама в себе и поскольку она проявляется в индивидууме, образуя его первичное и основное воление, независима от всякого познания, так как предшествует ему. От него она получает лишь мотивы, по которым последовательно развивает свою сущность и становится познаваемой, или переходит в видимость: но сама она, как лежащая вне времени, остается неизменною, пока вообще существует. Поэтому каждый человек, оставаясь таким, каков он раз навсегда есть, при известных обстоятельствах, слагающихся однако, с своей стороны, всякий раз на основании строгой необходимости, никогда не может поступить как-либо иначе, чем он всегда поступал в данном случае. В силу этого все эмпирическое течение жизни человека во всех своих событиях, и крупных и мелких, так же строго предопределено, как движение часового механизма. Это происходит в сущности от того, что тот способ, которым упомянутое метафизическое свободное деяние переходит в разумное сознание, есть интуиция, имеющая своею формою время и пространство, почему единство и неделимость этого деяния представляются вытянутыми в ряд состояний и событий, руководимых нитью закона основания, в четырех его формах, — что и называется необходимостью. Но отсюда получается моральный вывод: по тому, что мы делаем, мы познаем, что мы такое есть; а по тому, что мы претерпеваем, мы познаем, чего мы заслуживаем.
Далее, отсюда следует, что индивидуальность основывается не исключительно на principio individuationis и не есть совсем чистое явление, а коренится в вещи в себе, в воле каждого отдельного человека: ибо и самый характер его индивидуален. Но насколько глубоко идут здесь ее корни, — эти принадлежит к такого рода вопросам, на которые я не берусь отвечать.
При этом следует припомнить, что уже Платон представляет, на свой лад, индивидуальность каждого человека свободным его деянием, полагая, что он родится путем метемпсихозы, в силу своего сердца и характера, таковым, каков он есть (Phädr., р. 325 sq. — De legib. X, р. 106. ed. Bip.) — Браманы, с своей стороны, также выражают непреложную определенность врожденного характера: у них есть миф, что Брама, создавая каждого человека, предначертал его деяния и страдания надписью на черепе, сообразно с которою и должно совершаться житейское его поприще. За такую надпись они принимают зубцы швов на черепных костях. Содержание надписи — результат предшествующей жизни человека и ее деяний. (Смотри Lettres édifiantes, édition de 1819, Vol. 6, p. 149, et Vol. 7, p. 135). То же самое воззрение, кажется, лежит в основании христианского (вернее, уже павликианского) догмата о благодати и предопределении.
