бавить, что у человека к половому удовлетворению примешивается одному ему лишь свойственный весьма своенравный выбор, который иногда разрастается в более или менее страстную любовь (я посвятил ей обстоятельную главу во втором томе главного моего произведения). В силу этого любовь становится для него источником долгих страданий и кратковременных радостей.
Можно удивляться тому, как в силу соучастия мышления, которого лишено животное, на том же самом узком базисе страданий и радостей, который присущ также и животному, вырастает столь высокое и обширное здание человеческого счастья и несчастий, по отношению к которому его дух отдает дань настолько сильным аффектам, страстям и потрясениям, что отпечаток их в неизгладимых чертах легко читается на лице человека; между тем как, в конце концов и в действительности, дело идет о тех же самых вещах, которые достаются и животному, притом с несравненно меньшею затратою аффектов и мучений. И вследствие всего этого мера страдания возрастает в человеке несравненно сильнее меры наслаждения, чему в особенности способствует еще и то обстоятельство, что он действительно знает о смерти, тогда как животное только инстинктивно избегает ее, в сущности не зная ее, а в силу этого и не имея возможности когда-либо действительно обратить на нее внимание, как человек, который постоянно имеет ее в перспективе. Таким образом, хотя только немногие животные умирают естественной смертью, большинство же живет лишь столько времени, сколько необходимо для продолжения рода, а затем, если еще не ранее, становится добычею других животных; хотя, с другой стороны, человек один дошел до того, что так называемая естественная смерть стала для его рода общим правилом, которое подвержено, впрочем, существенным исключениям, — тем не менее, в силу вышеприведенного основания, животные все же остаются в выигрыше. Сверх того, человек так же редко достигает действительно естественной цели своей жизни, как и животные, потому что противоестественность его образа жизни, вместе с напряжениями и страстями, и происходящая через все это дегенерация расы редко дают ему возможность ее достигнуть.
Животные гораздо больше, чем мы, удовлетворяются простым существованием; растения — вполне, человек — по степени своей тупости. Сообразно с этим, жизнь животного заключает в себе менее страданий, а также и менее радостей, чем человеческая, и это прежде всего зиждется на том, что оно, с одной стороны, остается свободным от заботы и опасения вместе с их муками; а с другой — лишено истинной надежды и, значит, непричастно к мысленной антиципации радостного будущего и, ее спутнице, одухотворяющей фантасма-
