языке, носит характер гигантской мистификации, чтобы не сказать надувательства. Когда два друга юности, после разлуки на целую жизнь, снова встречаются стариками, то преобладающим чувством, которое возникает в них при виде друг друга, в силу присоединяющегося здесь воспоминания о прежних днях, является Disappointment во всей жизни, которая когда-то так чудно рисовалась в розовом отблеске юной зари, так много обещала и так мало сдержала. Это чувство так решительно преобладает при их встрече, что они даже не считают за нужное его высказывать словами, но, обоюдно предполагая его втайне, основывают на нем свой дальнейший разговор.
Кто пережил два или три поколения рода людского, у того происходит на душе то же самое, что у зрителя представлений, которые дают всякого рода паяцы в ярмарочных балаганах; он продолжает сидеть и созерцает подряд два или три повторения того же представления; между тем, все их штуки были рассчитаны на одно только представление, и потому, когда исчезает обман и новизна, они не оказывают уже никакого действия.
Можно сойти с ума, созерцая грандиознейшие приспособления, эти бесчисленные мерцающие неподвижные звезды в беспредельном пространстве, которые не имеют иного назначения, как только озарять миры, представляющие арену нужды и скорби, и даже в счастливом случае не отражающие ничего, кроме скуки, — по крайней мере, если судить по известному нам как бы пробному миру.
Очень завидовать никто не имеет основания, очень же сетовать — бесчисленное множество.
Жизнь — урок, который надо отработать; слово: „defunctus“ в этом смысле — прекрасное выражение.
Представим себе, что акт деторождения не сопровождался бы ни потребностью, ни похотью, а был бы делом одного благоразумного рассуждения: мог ли бы в таком случае еще существовать род людской? Не был ли бы тогда каждый человек скорее настолько сострадателен к грядущему поколению, что предпочел бы избавить его от бремени существования; по крайней мере, взял ли бы он на себя — хладнокровно возлагать на него такую обузу?
Мир все равно, что ад, и люди, с одной стороны, — истязаемые души, с другой же, — дьявол в нем.
Таким образом, я снова должен услышать, что моя философия безутешна, — именно, потому только, что я говорю об истине, люди же предпочли бы слышать, что все создано Господом Богом, и на благо. В таком случае, идите в церковь и оставьте философов в покое. По крайней мере, не имейте притязания направлять своих учителей по собственному своему усмотрению; это на руку только всяким
