ется целью, воля может и даже должна — так как налицо имеется цель — снова прийти в деятельное состояние; поэтому здесь опять господствует закон основания, в соответствии с которым для художественных целей выбираются подходящие художественные средства; например, художник заботится о верности рисунка и надлежащем пользовании красками, поэт — о плане, экспрессии, размере.
Но так как интеллект происходит от воли, почему объективно он и является мозгом, т. е. частью тела, которое само есть объективация воли; так как, следовательно, первоначальное назначение интеллекта — служить воле, то естественная для него деятельность — та, которая описана выше, т. е. деятельность, где он остается верным свойственной ему форме познания, выражаемой законом основания, и в действие приводится и в деятельном состоянии поддерживается волей, этим первичным началом в человеке. Напротив, познание второго рода для него — деятельность противоестественная, несоответствующая его назначению; поэтому для нее требуется, как условие, совершенно ненормальное, а потому и очень редкое преобладание интеллекта и его объективного проявления, мозга, над всем остальным организмом и нарушение в его пользу того обычного отношения между интеллектом и организмом, какое нужно в целях воли. Именно потому, что этот перевес интеллекта ненормален, проистекающие отсюда феномены иногда и напоминают собою безумие.
Таким образом, познание здесь уже изменяет своему первоисточнику, воле. Интеллект, который возник только ради службы воле и у всех почти людей на этой службе и остается, так что к такому его употреблению и получаемым отсюда результатам сводится вся их жизнь, — во всех свободных искусствах и науках употребляется вопреки своему назначению, — и в этом успех и честь человечества. — Существует для интеллекта и такой путь, где он может обратиться даже против воли, именно — когда он отрешается от нее в феноменах святости.
Конечно, то чисто-объективное восприятие мира и вещей, которое как первопознание лежит в основе каждой художественной, поэтической и чисто философской концепции, как по объективным, так и по субъективным причинам, может быть лишь кратковременным, частью потому, что требуемое для него напряжение не может долго продолжаться, частью потому, что и ход жизни не допускает, чтобы мы, подобно философу, как его определяет Пифагор, сплошь оставались в ней спокойными и безучастными зрителями: нет, каждому все же приходится быть в ее кукольной комедии действующим лицом и почти всегда чувствовать ту проволоку, которая и его связывает с общею игрой и приводит в движение.
