и надо относиться к их „тревоге“, чтобы она зря не портила нам пищеварения, и вообще следует помнить, что газета — увеличительное стекло — и это еще в лучшем случае; а очень часто она и просто — игра теней на стене.
В Европе история отмечается и еще одним, совершенно своеобразным хронологическим указателем, который, когда мы имеем перед собой наглядные изображения событий, позволяет узнавать каждое десятилетие с первого взгляда: указатель этот находится в заведовании портных (напр., в выставленном в 1856 г. во Франкфурте портрете Моцарта, относящемся якобы к эпохе его юности, я тотчас распознал подделку, так как одежда на этом портрете относится ко времени, на двадцать лет более раннему). Только в настоящем десятилетии указатель этот стал путаться в показаниях, так как оно не обладает оригинальностью даже настолько, чтобы, подобно прошлым, выдумать свои собственные моды, а представляет собою какой-то маскарад, на котором люди, как живые анахронизмы, разгуливают во всевозможных давно оставленных костюмах из прежних времен. Даже предшествующий период все же имел еще настолько собственного характера, что мог изобрести хоть фрак.
При ближайшем рассмотрении дело здесь в следующем. Как всякий человек имеет физиономию, по которой о нем первоначально и судят, так, и не менее своеобразную, физиономию имеет и каждая эпоха. Ибо дух времени всегда подобен резкому восточному ветру, насквозь все пронизывающему и на всем оставляющему свой след. Дела, мысли, писания, музыка и живопись, процветание того или другого искусства — все бывает отмечено его печатью. Поэтому, например, эпоха фраз без смысла и должна была в то же время быть эпохой музыки без мелодии и форм без цели и намерения. Преградить доступ этому восточному ветру могут разве толстые стены монастыря, — если только он их не опрокинет. Таким-то образом дух всякой эпохи придает ей и внешнюю физиономию. Основною чертой этой физиономии всегда бывает тот или иной характер архитектуры, а к ней уже приспособляются, во-первых, орнаменты, сосуды, мебель, утварь всякого рода, а в конце концов даже и одежда, даже манера стричь волосы и бороду[1]. Настоящее
- ↑ Борода, как полумаска, должна бы не допускаться полицией. К тому же она, как знак пола на лице, непристойна, почему и правится женщинам. Она всегда была барометром духовной культуры, у греков и у римлян. Из римлян первым начал бриться Сципион Африканский (Plin. N. Hist. L. VII, c. 59), а при Антонинах борода снова забрала силу. Карл Великий не терпел ее; но в средние века она процветала до Генриха IV включительно. — Людовик XIV бороду упразднил.
