ких умов будет признавать лишь на веру, из страха перед чужим мнением, в душе не находя в них ничего хорошего. „Они ничего не говорят ему“, — больше того: они ему прямо не нравятся; но в этом он не признается даже самому себе. Уже и для того одного, чтобы в самом деле наслаждаться произведениями гения, нужна незаурядная голова; для первого же их распознания, пока за ними еще не стоит никакого авторитета, требуется значительное интеллектуальное превосходство. Взвесивши все это, следует удивляться не тому, что они так поздно достигают популярности и славы, а тому, что достигают их вообще. Происходит это и в самом деле лишь путем медленного и сложного процесса, в течение которого каждая плохая голова постепенно как бы вынуждается наконец к повиновению и начинает признавать перевес головы, ближе всего над нею стоящей, и т. д. кверху, пока мало-помалу дело не придет к тому, что в решении вопроса вес голосов пересилит их число, что́ именно и есть условие всякой настоящей, т. е. заслуженной славы. До тех же пор и величайший гений, хотя бы он и дал уже доказательства своей гениальности, может оставаться в таком же глупом положении, как король, попавший в толпу собственных подданных, которые однако не знают его лично, а потому и не станут ему повиноваться, если его не сопровождают высшие государственные сановники. Ибо ни один из второстепенных чиновников не является способным принимать приказания от него непосредственно. Такой чиновник знает только подпись своего начальника, как тот — своего, и так дело идет до самого верха, где кабинетский секретарь удостоверяет подпись министра, а министр — подпись короля. Через подобные же промежуточные ступени проходит и слава гения, пока она не дойдет до толпы. Потому и распространение ее всего легче задерживается в начале, так как чаще всего не оказываются на месте высшие инстанции, число которых всегда не велико. Напротив, чем дальше вниз, тем приказ обращается к большему числу лиц сразу, почему здесь он уже не встречает задержек.
Но есть и соображения, которые могут утешить нас в медленности и сложности указанного процесса. Во-первых, надо еще считать за счастье, что огромное большинство людей судит не самостоятельно, а только доверяя чужому авторитету. В самом деле, что за суждения услышали бы мы о Платоне и Канте, о Гомере, Шекспире и Гёте, если бы каждый судил по тому, что он на самом деле в них имеет и от них получает, вместо того чтобы, как теперь, подчиняться авторитету и говорить, что̀ подобает, как ни мало это у него идет от сердца. Не будь этого порядка, истинные заслуги в высших родах уже совсем не могли бы достигать славы. Счастье, во-вторых, и то, что у каждого еще есть собственного суждения на-
