Напротив, там, где все дело в форме, предмет же доступен или даже знаком каждому, где, следовательно, ценность сообщается написанному исключительно тем, что̀ автор о предмете думал, — там только выдающаяся голова может дать что-нибудь стоящее чтения. Прочие всегда будут думать лишь то, что может думать и всякий другой. Они дают оттиск своего интеллекта, но соответствующий оригинал уже имеются у каждого.
Публика однако всегда отдает гораздо больше внимания предмету, чем форме, и именно благодаря этому так отстает в своем образовании в высшем смысле. Всего нелепее она проявляет эту наклонность по отношению к поэтическим произведениям, заботливо доискиваясь тех реальных событий или личных обстоятельств поэта, которые послужили для них поводом. Эти события и обстоятельства в конце концов получают для нее даже больший интерес, чем самые произведения, и она больше читает о Гёте, чем его самого, и усерднее изучает легенду о Фаусте, чем самого Фауста. Уже Бюргер говорит: „они будут производить ученые исследования о том, кто собственно была Ленора“, а на Гёте это на наших глазах буквально и сбывается, так как мы действительно уже имеем много ученых исследований о Фаусте и соответствующей легенде. Все они исключительно посвящены материи гетевского произведения. Такое предпочтение, оказываемое предмету в ущерб форме, можно сравнить с тем, как если бы кто, не обращая внимания на форму и живопись прекрасной этрусской вазы, занялся химическим исследованием ее глины и красок.
Потворствующий этой дурной наклонности приема основывать эффект на содержании становится абсолютно недопустимым в тех родах писательства, где все совершенства должны заключаться именно в форме, т. е. в родах поэтических. Тем не менее часто приходится видеть, как плохие драматические писатели стараются привлечь публику содержанием пьесы; они готовы, напр., вывести на сцену всякого сколько-нибудь известного человека, как бы ни была в свое время его жизнь бедна драматическими событиями, иногда не дожидаясь даже того, чтобы умерли лица, выставленные вместе с ним.
Различие между материей и формой, о котором идет речь, остается в силе даже и по отношению к простому разговору. Хорошим собеседником человека прежде всего делают рассудок, способность суждения, остроумие и живость, которые дают беседе форму. Затем однако скоро является вопрос и о возможном содержании беседы, т. е. вопрос, о чем с человеком можно говорить, о его познаниях. Если познания эти очень малы, тогда придать его беседе ценность может только исключительно высокая степень вышеназванных формальных качеств, так как в этом случае беседа эта, в смысле со-
