ла, если его называют наивным, так как этим говорится, что он без боязни может показываться таким, каков он есть. Вообще, наивное привлекает, а вычурное отталкивает. И каждый истинный мыслитель всегда старается выражать свои мысли так чисто, ясно, определенно и коротко, как только возможно, почему простота и была всегда одним из признаков не только правды, но и гения. Стиль получает красоту от мысли, а не мысль от стиля, как полагают те мнимые мыслители. Стиль, ведь, не более, как силуэт мысли, и неясно или плохо писать значит смутно или сбивчиво думать.
Отсюда первое и, пожалуй, почти исчерпывающее правило хорошего стиля — то, чтобы автор имел что сказать. О, это уже много значит! Но пренебрежение этим правилом как раз — основная отличительная черта философских и вообще всех отвлеченных писателей в Германии, в особенности со времени Фихте. У всех у них заметно, что они хотели бы иметь вид, будто что-то говорят, но сказать им нечего. С таким характером писательства., введенным псевдо-философами университетов, мы встречаемся у всех писателей этого периода, до высшей литературной знати включительно. От этих основных приемов ведут свое происхождение и витиеватый, неясный, двусмысленный или даже многосмысленный стиль, и стиль пространный и тяжеловесный, stile empesé, и все ненужные потоки слов, и прятанье горчайшей нищеты мысли под неутомимо-трескучей, оглушающей болтовней, которую можно читать часами — и все же не вынести из этого чтения ни одной ясной и определенной мысли. Отборными образцами последней манеры полны пресловутые „Ежегодники“, сначала „Halle’sche Jahrbücher“, позднее — „Deutsche Jahrbücher“. — И немецкая невозмутимость мало-помалу привыкла прочитывать такой набор слов, от доски до доски, прочитывать не особенно понимая, чего собственно пишущий хочет. Она думает, что это так и полагается, и не догадывается, что и пишет-то ее автор только затем, чтобы писать. Напротив, хороший и богатый мыслями писатель скоро приобретает доверие читателя в том, что он по правде и действительно имеет нечто сказать, когда говорит, и это дает понимающему его читателю терпение внимательно за ним следить. Такой писатель, и как раз потому, что он в самом деле имеет что сказать, всегда будет выражаться самым простым и решительным образом, так как для него важно вызвать в читателе ту именно мысль, какая сейчас в голове у него самого, а не какую-либо другую. Он может сказать вместе с Буало:
|
Ma pensée au grand jour partout s’offre et s’expose, |
(моя мысль всюду показывает и выставляет себя при полном свете,
