вместо Untersuchung пишут Untersuch, даже вместо allmälig — mälig, вместо beinahe — nahe, вместо beständig — ständig. Если бы какой-нибудь француз позволил себе писать près вместо presque, или англичанин — most вместо almost, то его единодушно осмеяли бы как дурака; а в Германии выкинуть что-нибудь подобное значит прослыть оригинальной головой. Наши химики пишут уже löslich и unlöslich, вместо unauflöslich, и таким образом, если грамматики не ударят их по рукам, они украдут у языка ценное слово: löslich можно говорить об узлах, башмачных пряжках, а также о конгломератах, цемент которых размяк, и тому подобных вещах; auflöslich же — то, что совершенно растворяется в жидкости, как соль в воде. Auflösen — terminus ad hoc, который имеет специальное значение и указывает на определенное понятие; между тем наши остроумные языкоправцы хотят вылить его в общий резервуар слова lösen. В таком случае, оставаясь последовательными, они должны были бы, вместо ablösen (о карауле), auslösen, einlösen и т. д., всюду писать lösen, и здесь, как и там, лишать язык определенности выражения. Но сделать язык беднее на одно слово — это значит сделать мысль народа беднее на одно понятие. И к этому стремятся соединенными силами почти все наши книгописатели — вот уж около двух десятилетий: ведь то, что я показал здесь на одном примере, можно видеть и на сотне других, и гнусное калечение слов свирепствует как эпидемия. Жалкие писаки тщательно пересчитывают буквы и бесстыдно уродуют слова или употребляют их в искаженном смысле, — лишь бы только выгадать этим две буквы. Кто не способен дать ни одной новой мысли, тот старается вынести на рынок, по крайней мере, новое слово, и всякий бумагомарака мнит себя призванным улучшать язык. Наглее всех в этом отношении газетчики, и так как их листки, благодаря тривиальности содержания, привлекают к себе наибольшую публику, даже такую, которая ничего другого и не читает, — то с их стороны грозит языку великая опасность; вот почему я серьезно советую подчинить их орфографической цензуре или брать штраф за каждое неупотребительное или исковерканное слово, — ибо может ли быть зрелище более недостойное, чем то, что реформы в языке исходят от самой низменной ветви литературы? Язык, в особенности такой относительный первоязык, как немецкий, это — самое драгоценное наследие народа, это — художественное произведение, очень сложное, легко подвергающееся неисправимой порче, своего рода noli me tangere. Другие народы чувствовали это и оказывали своим языкам, хотя и гораздо менее совершенным, великое уважение;
