циях сказывается преимущественно в степени ясности понимания и, следовательно, в отчетливости всего мышления. Один сразу понимает то, что другой лишь слегка подметил; один поспел и пришел к цели, в то время как другой только начинает свой путь; один уже решил то, что для другого является только задачей. Это объясняется качественностью мышления и знания, о которой я уже упоминал. Степень освещения различна и в комнатах, и в головах. Качественность общего мышления вы легко почуете, как только прочтете несколько страниц данного писателя. Ибо здесь вы с самого начала мыслите его рассудком и в его духе: оттого, прежде чем вы еще знаете, что̀ он мыслит, вы уже знаете, как он мыслит, т. е. каков формальный строй, ткань его мышления, которая остается неизменной, о чем бы он ни мыслил, и выражением которой являются распорядок мыслей и стиль. Они сейчас же обнаруживают развитие, гибкость, легкость и даже окрыленность его духа или, наоборот, его тяжеловесный, напряженный, вялый и свинцовый характер. Ибо как язык служит отпечатком народного духа, так стиль — непосредственный отпечаток духа писателя, его физиономия. Бросьте книгу, если вы заметите, что она приводит вас в такую область, которая темнее вашей собственной, — разве только вы хотите почерпнуть из нее одни лишь факты, а не мысли. Иначе же исключительно тот писатель принесет нам пользу, который понимает вещи яснее и проницательнее, чем мы сами, который ускоряет нашу мысль, а не задерживает ее, как это делают тупые писаки, заставляющие нас следовать за черепашьим шагом их мысли, — полезен лишь такой писатель, умом которого нам легче и плодотворнее думать и который увлекает нас в те области, куда мы собственными силами не могли бы добраться. Гете сказал мне однажды, что когда он прочитывает страницу из Канта, он испытывает такое ощущение, как будто входит в ярко освещенную комнату. Дурные головы дурны не только потому, что они судят вкривь и вкось, и, значит, неверно, а потому главным образом, что все их мышление неотчетливо и напоминает собою скверную зрительную трубу, в которой все рисуется в смутных и туманных очертаниях и различные предметы сливаются в одну массу. Слабый рассудок таких людей боязливо отступает перед требованием отчетливости понятий и не предъявляет его даже к самому себе, — и вот они довольствуются полумраком, где ради собственного успокоения охотно прибегают к словам, в особенности к таким, которые обозначают неопределенные, очень абстрактные, необычные и трудно объяснимые понятия, каковы,
