в нескольких словах выясню это здесь для вящего подтверждения того, что я говорил об этом в заключении нашей первой книги.
Все моральные системы древности, за исключением одной платоновской, были руководствами к счастливой жизни; оттого добродетель имеет в них свою конечную цель вовсе не по ту сторону смерти, а в этом мире. Ибо добродетель, по их учению, это лишь верный путь к истинно-счастливой жизни, — потому ее мудрец и выбирает. Из такого взгляда и проистекают сохраненные для нас преимущественно Цицероном пространные дебаты и остроумные, никогда не прекращавшиеся изыскания о том, действительно ли одной добродетели, самой по себе, достаточно для счастливой жизни, или же для этого требуются еще и некоторые внешние условия; будет ли добродельный и мудрец счастлив даже под пыткой, на колесе или в быке Фалариса, — или же так далеко это не заходит. Да и понятно, что именно эти вопросы и должны составлять пробный камень такой морали: следование ей должно делать человека счастливым непосредственно и безусловно. Если же она не в состоянии этого исполнить, то она не отвечает своему назначению и должна быть отвергнута. Оттого Августин, со своей христианской точки зрения, прав, когда предпосылает своему изложению моральных систем древнего мира такое замечание (De civ. Dei, Lib. XIX, с. 1): «Нам предстоит здесь изложить соображения смертных, которыми они пытались сами создать себе благополучие среди печалей этой жизни, — дабы выяснить, насколько отличается наше упование от их суетного дела. Философы много спорили между собою о пределах благ и зол; они с величайшим усердием обсуждали этот вопрос, стараясь найти то, что делает человека счастливым, — ибо в этом для них высшее благо». То, что античная этика ставила себе эвдемонистическую цель, — в этом мы вполне убедимся, если припомним несколько решительных изречений, принадлежащих древним. Аристотель говорит в Eth. magna, I, 4: «Счастье заключается в хорошей жизни, а хорошая жизнь заключается в том, чтобы жить согласно с добродетелью»; ср. Eth. Nicom, I, 5. — Цицерон (Tusc. V, 1) говорит: «тех, кто впервые занялся философией, побуждало к этому стремление отставить все другое на второй план и всецело отдаться изысканию наилучшего положения в жизни; несомненно, что только в надежде на счастливую жизнь они вложили в свои занятия столько труда и усердия». — По Плутарху (De repugn. stoic., с. 18), Хризипп сказал: «жить порочно и жить несчастливо — это одно и то же». — Ibid., с. 26: «благоразумие ничем не отличается от счастья:
