дут, значит, понятия только математические и, в крайнем случае, еще понятие причинности: оно, правда, ведет свое происхождение не из опыта, но входит в сознание только при его посредстве (впервые в чувственном воззрении); поэтому, хотя опыт возможен только благодаря понятию причинности, но зато и оно имеет силу только в пределах опыта, почему Кант и показал, что оно служит лишь для того, чтобы сообщать нашему опыту связность, а не для того, чтобы перелетать за его пределы, и что оно, таким образом, допускает одно лишь физическое, а не метафизическое применение. Аподиктическую достоверность всякое знание может иметь, конечно, только в том случае, если оно по своему происхождению априорно, — но именно последнее ограничивает познание одной только формальной стороною опыта вообще, указывая на то, что он обусловлен субъективными свойствами интеллекта. Таким образом, аподиктическое знание не только не выводит нас за пределы опыта, но и дает лишь часть последнего — именно, часть формальную, ему безусловно присущую и оттого всеобщую, — т. е. одну только форму без содержания. А так как метафизика меньше всего может ограничиваться этим, то и она должна иметь эмпирические источники познания, и следовательно, предвзятое понятие о чисто-априорной метафизике непременно оказывается пустым. Кант делает бесспорно petitionem principii, когда в § 1 своих Пролегомен категорически высказывается за то, что метафизика должна почерпать свои основные понятия и положения не из опыта: ведь он при этом заранее допускает, будто одно лишь то, что мы знаем до всякого опыта, может вести нас за пределы возможного опыта. Опираясь на это, Кант и доказывает, что всякое до-опытное знание не что иное, как форма интеллекта в целях его применения к опыту, и, следовательно, оно не может вести нас за пределы последнего; а отсюда уже Кант правильно заключает к невозможности какой бы то ни было метафизики. Но не представляется ли это извращением действительного положения вещей? Неужели для того, чтобы разгадать загадку опыта, т. е. нам одним предлежащий мир, мы должны совершенно отвернуться от него, пренебречь его содержанием и в качестве материала для него употребить одни только a priori, известные нам, пустые формы? Не естественнее ли, чтобы наука об опыте вообще и как таком черпала свое содержание из опыта же? Ведь и самая проблема этой науки дана ей эмпирически, — почему же и для ее решения не звать на помощь опыта? Не противоречит ли это здравому смыслу — говорить о природе вещей, не обращая внимания на самые вещи, а придержи-
