лее отличным от животного, — но при этом смутно чувствовали, что разница между тем и другим лежит в интеллекте, а не в воле; оттого у них и зародилась бессознательная наклонность возводить интеллект на степень главного и существенного начала и даже усматривать в волении простую функцию интеллекта. Вот почему понятие души не только несостоятельно в качестве трансцендентной ипостаси, как это доказано в «Критике чистого разума», но оно становится и источником гибельных заблуждений, ибо наперед устанавливает, в своей простой субстанции, нераздельное единство познания и воли, — между тем как именно их разъединение и составляет путь к истине. Оттого понятие души не должно бы иметь больше доступа в философию, а надо его предоставить немецким врачам и физиологам, которые, отложив в сторону скальпель и шпатель, берутся философствовать со своими внушенными при конфирмации понятиями. Пожалуй, они могут попытать счастья с означенной душою — в Англии. Французские физиологи и зоотомы (вплоть до последнего времени) были совершенно свободны от этого упрека.
Ближайший и весьма неудобный для всех этих философов результат их общей коренной ошибки — следующий. Так как со смертью познающее сознание очевидно погибает, то они, философы, вынуждены либо признать смерть уничтожением человека — чему противится наше внутреннее чувство; либо принять гипотезу о загробном бытии познающего сознания, — для чего требуется сильная вера, так как собственный опыт каждого достаточно показывает полную и безусловную зависимость познающего сознания от мозга, и так же трудно представить себе пищеварение без желудка, как и познающее сознание без мозга. Из этой дилеммы дает выход только моя философия, так как она в первый раз полагает истинную сущность человека не в сознании, а в воле, которая не связана по существу с сознанием, а относится к сознанию, т. е. к познанию, как субстанция к акциденции, как освещенное к свету, как струна к гармонической доске, и которая проникает в сознание изнутри, как физический мир — извне. И вот, с точки зрения моей философии, возможно понять неразрушимость этого нашего подлинного зерна и истинного существа, несмотря на очевидное уничтожение сознания в смерти и соответственное отсутствие его до рождения. Ибо интеллект столь же преходящ, как и мозг, которого продуктом или, вернее, деятельностью он служит. Мозг же — это, как и весь организм, продукт, или явление — словом, вторичный момент воли, которая одна есть непреходящее.
