вается на него. Но если всмотреться глубже, мы найдем, что изменялся интеллект со своими функциями понимания и познавания, которые, ежедневно усвояя себе извне новый материал, дают в результате постоянно изменяющуюся систему мыслей; да к тому же и сам интеллект растет и никнет вместе с расцветом и увяданием организма. Неизменяющимся же моментом сознания оказывается именно его основа, воля, — т. е. склонности, страсти, аффекты, характер, причем однако необходимо принять в расчет те модификации, которые зависят от физической способности к наслаждению и, следовательно, от возраста человека. Так, например, жажда чувственных наслаждений в отроческом возрасте проявляется в виде любви к сластям, в юношеском и зрелом возрасте она принимает характер сладострастия, у стариков она опять обращается в сластолюбие.
7) Если бы, по общераспространенному взгляду, воля проистекала из познания, как его результат или продукт, то должно было бы существовать много воли там, где есть много знания, понимания, ума. На самом же деле это далеко не так: наоборот, во многих людях мы встречаем сильную, т. е. решительную, отважную, стойкую, непреклонную, своенравную и страстную волю в соединении с очень слабым и неспособным рассудком; и как раз этим они иногда приводят в отчаяние тех, кто имеет с ними дело, так как воля подобных людей остается недоступной ни для каких доводов и представлений и к ней нельзя подступиться, — словно она торчит в каком-то мешке и оттуда выражает свое слепое хотение. У животных, при часто сильной и упрямой воле, бывает еще гораздо менее ума; наконец, растения обладают одной только волей, без всякого познания.
Если бы хотение проистекало исключительно из познания, то наш гнев в каждом данном случае должен был бы точно соответствовать своему поводу или, по крайней мере, нашему пониманию последнего, так как и он, гнев, был бы, значит, не что иное, как результат текущего познания. На самом же деле подобное соответствие бывает очень редко; наоборот, гнев по большей части идет далеко за пределы своего повода. Наша ярость и бешенство, этот furor brevis, часто разыгрываются по заведомо ничтожным поводам и напоминают бушевание злого демона, который был заперт в клетку и ждал только случая вырваться на свободу, — и вот он вырвался и празднует свое освобождение. Этого не могло бы быть, если бы основой нашего существа было нечто познающее, а хотение было простым резуль-
