торым несомненно принадлежит Биша, таковы «Божьей милостью» и поэтому относятся к Академиям (где они большей частью занимают сорок первое кресло) и их illustres confrères так же, как принцы крови относятся к бесчисленным, из черни выбираемым представителям народа. Вот почему некоторый тайный страх (a secret awe) должен был бы удерживать господ академиков (которых всегда можно получать гуртом) от вылазок против кого-нибудь из подобных умов, — кроме разве тех случаев, когда и академики в состоянии будут предъявить самые основательные доводы, а не голословное отрицание и ссылки на placita Декарта, что̀ в наши дни только смешно.
Если бы, как это показано в двух предыдущих главах, интеллект не был по своей природе чем-то вторичным, то все, что происходит без его помощи, т. е. без вмешательства представления, как, например, деторождение, развитие и питание организма, исцеление ран, возмещение или замена пораженных тканей, благодетельный кризис в болезнях, строительство животных, создания инстинкта вообще — все это не было бы так бесконечно лучше и совершеннее того, что творится с помощью интеллекта, т. е. всех сознательных и преднамеренных дел и произведений человека, которые сравнительно с первыми — жалкое кропанье. Вообще, природа означает все творящее, действующее, зиждущее — без посредничества интеллекта. А что эта творческая сила тождественна с тем, что мы находим в себе как волю, — это и служит общим предметом настоящей второй книги, а также и рассуждения о воле в природе. Возможность проникновения в эту основную истину покоится на том, что упомянутая сила в нас непосредственно освещена интеллектом, который выступает здесь как самосознание; иначе мы так же не в состоянии были бы познать ее внутри себя, как не познаем ее вне себя, и навеки остались бы для нас непостижимыми силы природы. Мы не должны принимать в расчет помощи интеллекта, когда желаем постигнуть внутреннюю сущность воли и через это, насколько возможно, проникнуть в недра природы.
Именно поэтому, замечу кстати, моим прямым антиподом
