силу, держится поверхности вещей и схватывает одни лишь species transitivas, а не истинную сущность последних. Этим-то и объясняется, что мы не можем дотла понять и постигнуть ни единой вещи, даже самой простой и ничтожной: всегда остается в ней нечто совершенно для нас необъяснимое.
Именно потому, что интеллект является продуктом природы и строго рассчитан только на ее цели, христианские мистики очень метко назвали его «светом природы» и указали ему его границы, ибо природа — объект, для которого только он и служит субъектом. В основании этого термина лежит уже, собственно, та мысль, из которой проистекла „Критика чистого разума“. Если непосредственым путем, т. е. прямым и некритическим применением интеллекта и его указаний, мы не можем понять мира и, размышляя о нем, только все глубже и глубже запутываемся в неразрешимых противоречиях, то это объясняется тем, что интеллект, т. е. самое познание, представляет собою уже нечто вторичное, не более как продукт, обусловленный развитием сущности мира, который следовательно был и раньше интеллекта, предшествовал ему, — и интеллект появился напоследок, как просвет из темной глубины бессознательного порывания, сущность коего, в одновременно возникающем благодаря этому просвету самосознании, представляется как воля. То, что предшествует познанию как его условие, то, благодаря чему оно только и становится возможным, т. е. его собственная основа, не может быть непосредственно схвачена познанием, как глаз не может видеть самого себя. Познание имеет дело только с проявляющимися на поверхности вещей отношениями между одним существом и другим, и может оно иметь с ними дело только посредством аппарата интеллекта, т. е. форм его — пространства, времени, причинности. Именно потому, что мир создался без помощи познания, все его существо не растворяется в познании, и последнее уже заранее предполагает бытие мира, отчего источник этого бытия находится не в области познания. Итак, последнее ограничено отношениями между существующим и вследствие этого достаточно для индивидуальной воли, для служения которой оно только и возникло. Ибо интеллект, как было показано, обусловлен природой, лежит в ней, принадлежит к ней и поэтому не может противостать ей как нечто совершенно чуждое, для того чтобы таким образом принять в себя все ее существо вполне объективно и дотла. В лучшем случае он может понять все в природе, но не самую природу — по крайней мере, непосредственно.
Как ни печально для метафизики это существенное ограни-
