посредственно воспринимаем много разнообразных отношений какого-нибудь объекта, то из них все явственнее и явственнее выступает истинная сущность последнего, постепенно созидаясь из одних только отношений, хотя сама по себе она от них совершенно разнится. При таком способе восприятия вещей зависимость интеллекта от воли одновременно становится все косвеннее и слабее. Если интеллект достаточно силен для того, чтобы взять перевес над волей и совсем упустить из виду отношения вещей к ней, для того чтобы вместо них воспринять проходящую через все отношения чисто-объективную сущность какого-нибудь данного явления, то вместе со службой воле он покидает и восприятие одних только отношений, а потому, собственно говоря, — и восприятие всякой отдельной вещи как такой. Он тогда парит свободно и уже не принадлежит никакой воле; в отдельной вещи познает он только ее существенное ядро и оттого весь род ее; следовательно, его объектом являются теперь идеи, в моем смысле, который совпадает с первоначальным, платоновским смыслом этого столь грубо злоупотребляемого слова, — иначе говоря, его объектом являются теперь пребывающие, неизменные, от временного бытия отдельных вещей независимые формы, species rerum, которые собственно и составляют чисто-объективный момент явлений. Постигнутая таким образом идея еще не есть, правда, сама сущность вещи в себе, — потому что она, эта идея, возникла из познания одних только отношений, но все же, как результат суммы всех отношений, она представляет собою истинный характер вещи, а следовательно, — и полное выражение названной сущности, воспринимаемой воззрением как объект и познаваемой не в отношении к какой-нибудь индивидуальной воле, а так, как она сказывается сама собою, чем и определяет все те свои отношения, которые до тех пор только одни и познавались. Идея — центральный пункт всех этих отношений и, вследствие этого, полное и совершенное явление, или, как я выразился в тексте, адекватная объектность воли на этой ступени ее проявления. Даже форма и цвет, которые в интуитивном постижении идеи составляют непосредственный момент, — даже они в сущности относятся еще не к ней, а составляют лишь средство для ее выражения, потому что, строго говоря, пространство ей столь же чуждо, как и время. В этом смысле сказал уже неоплатоник Олимпиодор в своем комментарии к Платонову Алкивиаду (Крейцеровское издание Прокла и Олимпиодора, т. 2, стр. 82): το ειδος μεταδεδωκε μεν της μορφης τῃ ὑλῃ· αμερες δε ον μετελαβεν εξ αυτης του διαστατου, — т. е. идея, сама по себе не-
