Страница:Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. Т. II (1910).pdf/425

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


— 416 —


ми человека, она сейчас же украшает с удивительным весом, одевает его тканью растений, цветов и кустарников, которых непринужденность, естественная грация и изящная группировка свидетельствуют, что они возросли здесь не под ферулой великого эгоиста, а взлелеяны на свободном лоне природы. Каждый заброшенный уголок сейчас же становится у нее прекрасным. На этом и основан принцип английских садов, который заключается в том, чтобы как можно больше маскировать роль искусства и всему придавать такой вид, будто здесь свободно распоряжалась сама природа. Ибо лишь в таком случае она вполне прекрасна, т. е. с величайшей ясностью выражает объективацию еще бессознательной воли к жизни, — воли, которая раскрывается здесь наивнее всего, потому что в растительном царстве формы определяются не вовне лежащими целями, как это бывает в мире животных, а непосредственно одной только почвой, климатом и каким-то загадочным третьим, в силу которого множество растений, первоначально выросших на одной почве и в одном климате, обнаруживают все-таки большое разнообразие форм и характеров.

Существенная разница между английскими, или, точнее, китайскими садами и старо-французскими, которые в настоящее время встречаются все реже и реже, но которые сохранились еще в нескольких великолепных экземплярах, — эта разница в конечном счете основывается на том, что первые проложены в объективном духе. Именно: в первых воля природы, как она объективируется в дереве, кустарнике, горе и водах, доведена до возможно чистейшего выражения этих ее идей, т. е. ее собственной сущности. В садах же французских отражается только воля их владельца, который подчинил себе природу, так что она, вместо своих собственных идей, носит на себе, как символ своего порабощения, угодные человеку, насильственно навязанные ей формы: подстриженные кустарники, на всякий лад подрезанные деревья, прямые аллеи, арки и т. д.


ГЛАВА XXXIV[1].
О внутренней сущности искусства.

Не только философия, но и изящные искусства в сущности стремятся к тому, чтобы разрешить проблему бытия. Во всяком уме, который однажды предался чисто-объективному соцерцанию

  1. Эта глава находится в связи с § 49 первого тома.