свое существование прежде всего в нашей пространственной интуиции и поэтому действует на нашу априорную способность к последней. Легче же всего воспринимается какая-нибудь вещь тогда, когда она обладает наибольшей правильностью форм и рациональностью в отношениях между своими частями. Вот почему изящная архитектура выбирает исключительно правильные фигуры из прямых линий или закономерных кривых, а также и тела, слагающиеся из этих линий, каковы куб, параллелепипед, цилиндр, шар, пирамида, конус; для просветов же она пользуется иногда формами круга или эллипсиса, обыкновенно же — формой квадрата, а еще чаще — прямого угла, так как последний обладает совершенно рациональным и легко усвояемым соотношением между сторонами (не таким, например, как 6:7, а таким, как 1:2, 2:3); наконец, она прибегает еще к углублениям, или нишам, которые отличаются правильными и ясными пропорциями. По той же причине архитектура любит придавать своим зданиям вообще и их отдельным большим частям рациональное и ясное отношение между высотой и шириной: например, высота какого-нибудь фасада обыкновенно равняется половине его ширины, и колонны расставляют таким образом, чтобы три или четыре из них вместе со своими промежутками измерялись линией, равной их высоте, т. е. составляли квадрат. Тот же принцип наглядности и ясности требует, чтобы здание было легкообозримо: это влечет за собою симметрию, которая сверх того нужна еще и для того, чтобы отметить данную постройку как нечто целое и отделить ее настоящие границы от случайных; например, в иных случаях только благодаря симметрии можно узнать, имеем ли мы перед собою три рядом стоящие здания или одно. Только симметрия непосредственно показывает, что архитектоническое произведение представляет собою индивидуальное единство и развитие одной главной мысли.
Но если, как я выше заметил, зодчество ни в каком случае не должно подражать формам природы, каковы стволы деревьев или даже человеческие фигуры, то все-таки творить оно должно в духе природы, ставя и себе в закон ее закон: natura nihil agit frustra, nihilque supervacaneum, et quod commodissimum in omnibus suis operationibus sequitur. Вот почему оно избегает всего, хотя бы только внешним образом бесцельного, и ко всякой своей цели, будь это чисто-архитектоническая, т. е. строительная, или утилитарная, оно всегда приближается самым коротким и естественным путем и открыто выражает ее в
