Страница:Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. Т. II (1910).pdf/452

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


— 443 —

к предшествующей рифме, но не сливается с нею для более сильного эффекта. Ибо первый звук не простирает своей силы через второй к третьему, и последний таким образом представляет собою эстетический плеоназм, ни на что не нужный дубликат. Меньше всего поэтому такие нагромождения рифм заслуживают тяжелых жертв, какие приносятся им в октавах, терцинах и сонетах и какие служат причиной тех душевных мук, с которыми порою читаешь подобные творения, — нельзя ведь наслаждаться поэзией, когда приходится ломать себе голову. То обстоятельство, что высокий поэтический дар иногда побеждает и эти формы и легко и грациозно распоряжается ими, еще, собственно, нисколько не говорит в их пользу, ибо сами по себе они столь же безразличны, как и трудны. И даже у хороших поэтов, когда они пользуются этими формами, часто можно подметить борьбу между рифмой и мыслью, — борьбу, в которой одерживает верх то одна, то другая сторона: иначе говоря, либо мысль искажается ради рифмы, либо рифма довольствуется очень слабым à peu près. Ввиду этого я считаю признаком не невежества, а хорошего вкуса, то, что Шекспир в своих сонетах придал каждой из строф другие рифмы. Во всяком случае, звуковой эффект от этого нисколько не слабеет, а мысль гораздо больше сохраняет свои права, чем если бы она была зашнурована в традиционные испанские башмаки.

Для поэзии какого-нибудь языка невыгодно, если в ней есть много слов, которые в прозе неупотребительны, и если, с другой стороны, она не имеет права употреблять известных слов прозы. Первое замечается главным образом в латинской и итальянской поэзии, последнее — в поэзии французской, где эта особенность носит краткое и очень меткое название: la bégeulerie de la langue française. Оба эти явления реже встречаются в английской поэзии и совсем редки в немецкой. Дело в том, что подобные слова, свойственные исключительно одной поэзии, не трогают нашего сердца, не обращаются к нам непосредственно и поэтому оставляют нас холодными. Это — условный поэтический язык, и чувства выражают они как бы нарисованные, вместо действительных, — а это исключает теплоту.

Различие между классической и романтической поэзией, о котором в наши дни так часто спорят, в сущности зиждется по-моему на том, что первая не знает иных мотивов, кроме чисто-человеческих, реальных и естественных, между тем как последняя сверх того придает еще значение и мотивам искусственным, условным и воображаемым: таковы мотивы, почер-