пнутые из христианского мифа, или возникшие на почве рыцарского утрированного и фантастического принципа чести, или связанные с пошлым и комическим христиано-германским культом женщины и с пустой неземной влюбленностью, мечтающей при луне. До какого уродливого искажения человеческих отношений и человеческой природы ведут эти мотивы, можно видеть даже на лучших поэтах романтического направления,— хотя бы на Кальдероне. Не буду уже говорить об autos, но сошлюсь только на пьесы, вроде: No siempre el peor es cierto (Не всегда должно верить в худшее), El postrero duelo en España (Последняя дуэль в Испании) и тому подобные комедии en сара y espada: к указанным выше элементам здесь часто присоединяется еще схоластическая утонченность диалога, которая в те времена считалась в высших классах признаком образованности. Какое решительное преимущество имеет перед этим романтизмом поэзия древних, которая всегда остается верной природе! Ясно, что классическая поэзия владеет безусловной истиной и правдивостью, а романтическая — только условной; аналогию этому представляют греческое и готическое зодчество. Но, с другой стороны, надо заметить, что все драматические или повествовательные произведения, которые переносят место действия в древнюю Грецию или Рим, проигрывают от того, что наше знание древности, особенно деталей жизни, недостаточно, фрагментарно и не почерпнуто из живой интуиции. Это заставляет поэта многое обходить и довольствоваться общими местами, что ввергает его в абстракции, и его произведение теряет тот наглядный и индивидуальный характер, который безусловно существен для поэзии. Именно эта черта и придает таким произведениям специфический оттенок пустоты и скуки. Только шекспировские вещи в этом роде свободны от этого недостатка, потому что он, ничтоже сумняшеся, под именами греков и римлян изображал англичан своего времени.
Некоторым шедеврам лирической поэзии, — именно, некоторым одам Горация (см., например, вторую третьей книги) и песням Гете (например, «Жалоба пастуха») ставили в упрек то, что они в сущности бессвязны и представляют собою какие-то скачки мысли. Но ведь здесь авторы сознательно пренебрегли логической связью, для того чтобы возместить ее единством выраженного основного чувства и настроения, которое благодаря этому становится ярче и подобно нитке, проходящей через отдельные жемчужины, объединяет быструю смену предметов созерцания,— как в музыке переход от одной тональности к другой совер-
