А то место, которое я сберег в этой четвертой книге дополнений, благодаря указанной элиминации двух основных вопросов, окажется для нас очень кстати: ввиду того, что конечные выводы, которые ближе всего лежат к сердцу человека и поэтому во всякой системе образуют ее последнее звено, вершину ее пирамиды, — ввиду того, что эти выводы сходятся и в моей последней книге, то всякому будет приятно, если я уделю побольше места более твердому обоснованию и более подробному изложению каждого из них. Кроме того, я мог обстоятельно высказаться здесь и об одном вопросе, относящемся к моей теории утверждения воли к жизни, — вопросе, который в нашей четвертой книге остался даже незатронутым и на который и мои предшественники-философы не обращали никакого внимания: я говорю о внутреннем значении и сущности половой любви, которая иногда разгорается в самую бурную страсть; это — такой предмет, включение которого в этическую часть философии никому не покажется странным, если только понять всю его важность.
Смерть — поистине гений-вдохновитель, или музагет философии; оттого Сократ и определял последнюю как ϑανατου μελετη. Eдва ли даже люди стали бы философствовать, если бы не было смерти. Поэтому будет вполне естественно, если специальное рассмотрение этого вопроса мы поставим во главу последней, самой серьезной и самой важной из наших книг.
Животное проводит свою жизнь, не зная собственно о смерти; оттого животный индивидуум непосредственно пользуется всей нетленностью своей породы: он сознает себя только бесконечным. У человека, вместе с разумом, неизбежно возникла и ужасающая уверенность в смерти. Но как вообще в природе всякому злу сопутствует средство к его исцелению или, по крайней мере, некоторое возмещение, так и та самая рефлексия, которая повлекла за собою сознание смерти, помогает нам создавать себе такие метафизические воззрения, которые утешают нас в этом и которые ненужны и недоступны животному. Подобное утешение составляет главную цель всех религий и философских систем,
- ↑ Эта глава относится к § 54 первого тома.
