пает новое состояние, т. е. что-нибудь изменяется, то непременно только что перед этим изменилось что-нибудь другое, а перед этим что-нибудь еще другое, и так все назад и назад — до бесконечности, ибо первую причину так же невозможно помыслить, как и начало времени или границу пространства. Больше, чем я указал, закон причинности не говорит, — его полномочия, следовательно, наступают только при изменениях. Пока ничего не изменилось, нельзя спрашивать о причине, ибо не существует априорного основания, по которому можно было бы заключать от бытия наличных вещей, т. е. состояний материи, к их предшествующему небытию, а от последнего, к их возникновению, т. е. к изменению. Поэтому простое бытие какой-нибудь вещи не уполномочивает к заключению, что она имеет причину. Основания же апостериорные могут существовать, т. е. основания, почерпнутые из прежнего опыта и заставляющие предполагать, что данное состояние не существовало искони а возникло лишь в результате какого-нибудь другого состояния, т. е; в силу изменения, для которого следует в таком случае найти причину, а затем и причину ее самой, и т. д.: мы попадаем в тот бесконечный регресс, к которому неизбежно ведет применение закона причинности. Выше было сказано: вещи, т. е. состояния материи, — ибо только к состояниям относятся изменение и причинность. Именно эти состояния понимают под словом форма — в широком смысле; и только формы меняются: материя неизменна. Значит, только форма подчинена закону причинности. Но форма и составляет вещь, т. е. служит основой различия вещей, между тем как материю надо мыслить однородной во всех вещах. Поэтому и говорили схоластихи: forma dat esse rei, — точнее гласило бы это положение так: forma dat rei essentiam, materia existentiam. Поэтому же, вопрос о причине какой-нибудь вещи всегда относится только к форме последней, т. е. к состоянию, свойству, а не к ее материи; да и к форме он относится лишь постольку, поскольку мы имеем основания думать, что она не существовала искони, а произошла от какого-нибудь изменения. Сочетание формы и материи, или essentiae с existentia, дает конкретное, которое всегда есть нечто единичное, т. е. вещь; а то, что подлежит закону причинности, — это сочетание форм с материей, т. е. их проявление в ней, путем изменения. Таким образом, вследствие слишком широкого понимания идеи причины in abstracto, вкралось то злоупотребление, что причинность распространили на самую вещь, т. е. на все ее существо и бытие, — значит и на материю, и в конце концов философы сочли себя вправе спрашивать даже о при-
