stracto подумать, но которой нельзя осуществить. Наши усилия сделать это, наши попытки мыслить производное без первичного, обусловленное без условия, носимое без носителя каждый раз терпят почти такую же неудачу, как попытка вообразить равносторонний прямоугольный треугольник или уничтожение и возникновение материи и тому подобные невозможнсти. Вместо задуманного, у нас невольно рождается такое чувство, что мир не в меньшей степени находится в нас, чем мы в нем, и что источник всякой реальности лежит в нашем внутреннем существе. И в результате нашего эксперимента получается следующее: время, когда меня не будет, объективно придет, но субъективно оно никогда не может придти. Отсюда возникает даже вопрос: насколько всякий из нас в глубине души действительно верит в такую вещь, которой он, собственно говоря, совершенно не в состоянии представить себе? Мало того: так как к этому чисто-интеллектуальному эксперименту, который однако всякий с большей или меньшей отчетливостью уже проделал, — присоединяется глубокое сознание неразрушимости нашего внутреннего существа, то наша личная смерть не является ли, в конце концов, самой неправдоподобной вещью в мире?
То глубокое убеждение в нашей неприкосновенности для разрушительной смерти, которое всякий носит в глубине души, как об этом свидетельствуют и неизбежные тревоги совести при приближении смертного часа, — это убеждение безусловно связано с сознанием нашей изначальности и вечности; оттого Спиноза так выражает его: sentimus, experimurque, nos aeternos esse. Ибо непреходящим разумный человек может мыслить себя лишь постольку, поскольку он мыслит себя неимеющим начала, т. е. вечным, — вернее, безвременным. Тот же, кто считает себя происшедшим из ничего, должен думать, что он снова обратится в ничто: ибо думать, что прошла бесконечность, в течение которой нас не было, а затем начнется другая, в течение которой мы не перестанем быть, — это чудовищная мысль. Поистине, наиболее прочным основанием для нашей неуничтожаемости служит старое положение: ex nihilo nihil fit, et in nihilum nihil potest reverti. Очень хорошо поэтому говорит Теофраст Парацельс (Сочинения, Страсбург, 1603, т. 2, стр. 6): „Душа во мне сделалась из чего-то, поэтому она и не обратится в ничто, ибо она произошла из чего-то“. Он указывает в этих словах истинное основание для бессмертия. Кто же считает рождение человека за его абсолютное начало, для того смерть должна казаться его абсолютным концом. Ибо и смерть, и рождение представляют
