вленному размышлению. Отсюда мечтательные и задумчивые порывы благородных юношей — в ту пору, когда это свежее сознание достигает своего расцвета. Что для индивидуума сон, то для воли как вещи в себе — смерть. Воля не выдержала бы, не могла бы в течение целой бесконечности переносить все ту же сутолоку и страдания, без истинного выигрыша для себя, если бы у нее сохранялись при этом воспоминание и индивидуальность. Она отбрасывает их, в этом — ее Лета, и освеженная этим сном смерти, наделенная другим интеллектом, она опять является в виде нового существа: «к новым берегам зовет нас новая заря»…
Как утверждающая себя воля к жизни, человек имеет корни своего бытия в роде. Вследствие этого смерть — только утрата одной индивидуальности и облечение в другую, т. е. изменение индивидуальности, совершаемое под исключительным руководством собственной воли человека. Ибо только в последней лежит та вечная сила, которая могла дать ему бытие и я, но которая, в силу его свойств, не в состоянии удержать их за ним. Смерть, это — démenti которое поддерживает сущность каждого (essentia) в его притязании на существование (existentia); это — раскрывающееся противоречие, заложенное во всяком индивидуальном бытии:
|
Все то, чему начало было, |
И все-таки в распоряжении этой самой силы, т. е. воли, находится бесконечное число подобных же существований с их я, которые однако будут столь же ничтожны и преходящи. А так как всякое я имеет свое особое сознание, то для последнего, как такого, это бесконечное число других я ничем не отличается от я единственного. — С этой точки зрения, для меня представляется не случайностью, что aevum, αἰων одновременно означает и отдельный человеческий век, и бесконечное время: уже отсюда можно видеть, хоть и неясно, что, сами по себе и в своем конечном основании, и то, и другое составляют одно и что поэтому, собственно говоря, безразлично, существую ли я только в течение отмеренного мне века или же в бесконечности времен.
Но, разумеется, все то, о чем я выше говорил, мы не можем представить себе совершенно без помощи понятий о времени, — а между тем они должны быть устранены, когда речь идет о вещи в себе. Но одним из непреодолимых ограничений нашего интиллекта является то, что он никогда не может вполне отрешиться от этой первой и самой непосредственной формы всех своих пред-
