барщину, как некий договор. Но кто же заключил этот договор? — Родитель, в утехе сладострастия. Таким образом, за то, что один испытал наслаждение, другой должен жить, страдать и умереть. Но мы уже видели и припоминаем теперь, что различие однородного обусловливается пространством и временем, которые я в этом смысле и назвал principium individuationis. Иначе вечная справедливость пошла бы прахом. Именно на том, что родитель узнает в рожденном самого себя, и зиждется отцовская любовь, в силу которой отец готов ради своего ребенка подъять большие труды, страдания и жертвы, чем ради себя самого, — и притом считает это своей обязанностью.
В жизни человека, с ее бесконечной горестью, трудами и заботой, надо видеть объяснение и парафразу акта деторождения, т. е. решительного утверждения воли к жизни; сюда же, к этому утверждению, относится еще и то, что человек повинен природе смертью и с тоскою думает об этом долге. Не свидетельствует ли это о том, что наша жизнь заключает в себе некую вину? И тем не менее, периодически уплачивая дань рождения и смерти, мы неизменно существуем и последовательно вкушаем все горести и все радости жизни, так что ни одна из них не может нас миновать: это и есть плод утверждения воли к жизни. При этом, следовательно, страх смерти, который, несмотря на все терзания жизни, привязывает нас к ней, является, собственно говоря, иллюзией; но столь же иллюзорно и то влечение, которое заманило нас в жизнь. Объективный образ самой этой приманки можно созерцать в тех страстных взорах, которыми обменивается чета влюбленных: эти взоры — чистейшее выражение воли к жизни в ее утверждении. Как эта воля здесь кротка и нежна! Блаженства хочет она, хочет спокойного наслаждения и тихой радости для себя, для других, для всех. Это — тема Анакреона. Так обольщает и манит она самое себя к жизни. Но как только войдет она в жизнь, мука влечет за собою преступление и преступление — муку: ужас и разрушение заполняют собою все поприще жизни. Это — тема Эсхила.
Тот акт, в котором утверждает себя воля и благодаря которому возникает человек, это — деяние, которого все в глубине души стыдятся и которое мы поэтому заботливо скрываем; и если нас застигнут в момент совершения его, мы ужасаемся, как будто бы нас уличили на месте преступления. Это — такое деяние, воспоминание о котором для нас, в минуты спокойного размышления, по большой части неприятно, а при особом настроении духа вызывает даже отвращение. Более обстоятельные соображения в
