Страница:Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. Т. II (1910).pdf/70

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


— 61 —

восстановить таким образом связь между разумом, объектами которого являются только общие, не знающие ни места, ни времени Universalia, — и сознанием, которое связано со временем, чувственно и постольку имеет чисто-животный характер. Только благодаря этому средству, для нас возможна произвольная репродукция, т. е. припоминание и сохранение понятий, — и лишь посредством такой репродукции мы в состоянии производить связанные с понятиями операции, т. е. судить, умозаключать, сравнивать, ограничивать и т. д. Правда, иногда бывает, что понятия занимают сознание и без своих символов, так как мы иной раз столь быстро пробегаем цепь умозаключений, что за этот промежуток времени не успели бы мыслить слов. Но такого рода случаи составляют исключение и предполагают значительную сноровку разума, которой он мог достигнуть лишь с помощью того же языка. Как тесно связана деятельность разума с языком, это мы видим на глухонемых, которые, если они не изучили какого-нибудь подобия языка, обнаруживают едва ли больше интеллигенции, чем орангутанги и слоны, так как разум существует у них почти только потенциально, а не актуально.

Таким образом, слово и язык — необходимое средство для отчетливого мышления. Но как и всякое средство, всякий механизм, так и язык является в то же время помехой и тормозом: он втискивает бесконечные оттенки подвижной и изменчивой мысли в определенные, твердо-устойчивые формы и, закрепляя ее, вместе с тем налагает на нее оковы. Этот недостаток отчасти устраняется изучением нескольких языков, ибо тогда мысль, переливаясь из одной формы в другую и в каждом своем облике несколько изменяясь, все более и более сбрасывает с себя всякую форму и оболочку вообще, так что в сознание отчетливее проникает ее собственная сущность, — и мысль снова получает свою первоначальную гибкость. Но древние языки оказывают эту услугу гораздо лучше, чем новые, так как, благодаря их значительному отличию от последних, всякая мысль должна находить себе в них совершенно особое выражение, т. е. должна принимать совсем необычную форму; к этому еще присоединяется и то, что более совершенная грамматика древних языков делает возможной более искусную и законченную конструкцию мыслей и их соотношений. Вот почему грек или римлянин мог всегда довольствоваться собственным языком; наоборот, кто владеет лишь каким-нибудь одним из современых patois, тот скоро обнаружит в письме и речи эту скудость, потому что его мышление, прикованное к столь бедным, стереотипным формам,