Арарату, ибо там должно было наступить новое Царство Божье, возвещенное особенно Юнг-Стиллингом[1]. Галль рассказывает, что в его время одна мать убила и зажарила своего ребенка, для того чтобы его жиром вылечить ревматизм своего мужа[2]. Трагическая сторона заблуждений и предрассудков сказывается в практике, комическая предоставлена теории; если бы, например, только трех людей убедить, что солнце не есть причина дневного света, то наверное это скоро приобрело бы силу всеобщего убеждения. Отвратительного, бездарного шарлатана и беспримерного пачкуна глупостей, Гегеля, могли в Германии прокричать величайшим философом всех времен, и многие тысячи людей в течение двадцати лет неуклонно верили этому, — даже за пределами Германии, как датская Академия, которая ополчилась против меня за его славу и хотела признать его summus philosophus (см. об этом в предисловии к моим «Основным проблемам этики»).
Таковы, следовательно, те вредные стороны, которые, ввиду редкости силы суждения, связаны с существованием разума. К ним присоединяется еще и возможность безумия: животные не сходят с ума, хотя плотоядные подвержены бешенству, а травоядные способны ошалеть.
Мы видели уже, что понятия заимствуют свой материал из наглядного познания, и потому все здание нашего умственного мира зиждется на мире воззрений. Вследствие этого, мы должны иметь возможность от каждого понятия, хотя бы и через посредствующие ступени, возвращаться к воззрениям, от которых оно непосредственно отвлечено или от которых отвлечены те понятия, коих абстракцией является в свою очередь оно само, — т. е. мы должны иметь возможность подтверждать его воззрениями, которые по отношению к абстракциям играют роль примеров. Эти воззрения, таким образом, составляют реальную ценность всего нашего мышления, и всюду, где их нет, наша голова наполнена не понятиями, а только словами. В этом отношении наш интеллект подобен ассигнационному банку: последний, если он хочет быть солидным, должен располагать в кассе наличными деньгами,
