изданию Критики чистого разума, стр. XXVII и XXVIII, и в Розенкранцевском издании стр. 677 дополнений.
Впрочем, именно это, намеченное в таком смысле разрешение мнимого третьего противоречия дает Канту повод к прекрасному выражению самых глубоких мыслей его философии; так — во всем „шестом отделе антиномии чистого разума“, особенно же в различении эмпирического и умопостигаемого характеров (534—550; V, 562—578), которое я причисляю к самому великому, что когда-либо было высказано людьми; (в качестве пояснения см. параллельное место в Критике практического разума, стр. 169—179 4-го и 224—231 Розенкранц. изд.). Тем более жаль, что здесь эти мысли стоят не на своем месте: во-первых, они открыты не тем путем, на который указывает их изложение и поэтому должны были бы быть выведены иначе, чем это делается; во-вторых, они не выполняют и той цели, ради которой высказаны, а именно — не разрешают мнимой антиномии. От явления здесь заключается к его умопостигаемому основанию — вещи в себе, путем достаточно уже осужденного, непоследовательного употребления категории причинности за пределами всякого явления. В качестве такой вещи в себе для данного случая выставляется человеческая воля (которую Кант, в высшей степени неправильно и с непростительным пренебрежением к обычному словоупотреблению называет „разумом“), с ссылкой на безусловный долг, „категорический императив“, постулируемый без всяких дальнейших рассуждений.
Вместо всего этого следовало бы явно и открыто выйти непосредственно из воли, признать в ней непосредственно известную нам сущность нашего собственного явления и затем уже дать описание эмпирического и умопостигаемого характеров, — показать, как все поступки, не смотря на строжайшую обусловленность мотивами, тем не менее и самим деятелем, и оценивающим их зрителем — относятся непременно и исключительно к этому самому деятелю, как безусловно от него одного зависящие, — сообразно с чем ему и вменяется вина или заслуга. — Таков был бы единственный прямой путь к познанию того, что не есть явление и, следовательно, не может быть найдено по законам явления, а есть то, что через явления открывается, познается, объективируется, — другими словами, воля к жизни. В ней затем следовало бы показать по аналогии и сущность всякого явления вообще. Но тогда, конечно, нельзя было бы говорить (546; V, 574), что в области безжизненной и даже животной природы нельзя мыслить ни одной способности иначе, как обусловленной чувственностью: а это на
