мненно являющийся в названных выше сочинениях предшественником Канта.
Но кого Кант поставил своей критикой спекулятивной теологии в безвыходное затруднение, так это профессоров философии: оплачиваемые христианскими правительствами, они не смеют оставить в критическом положении главный догмат веры[1]. Как же выпутались почтеннейшие? А просто-напросто стали утверждать, что существование Бога разумеется само собою. Отлично! После того как, для доказательства этого существования, древний мир сочинял чудеса, жертвуя своею совестью, а новый — онтологическое, космологическое и физикотеологическое доказательства, жертвуя своим рассудком, у почтеннейших это разумеется само собою. Из этого само собою разумеющегося бога они объясняют затем мир: вот их философия!
До Канта действительно существовала дилемма между материализмом и теизмом, т. е. между допущениями, что мир создан или слепым случаем, или строившей извне интеллигенцией, по известному плану и в силу известных понятий — neque dabatur tertium. Отсюда — отождествление атеизма с материализмом; отсюда сомнение, возможно ли быть атеистом, т. е. действительно приписывать столь целесообразный порядок природы, особенно органической, слепому случаю: см., напр., Bacon’s Essays (sermones fideles), essay 16, on Atheism. Так стоит вопрос и до сих пор в глазах толпы и англичан, которые в подобных вещах держатся на одном уровне с толпой (mob), — даже и знаменитейшие их ученые: см., напр., R. Owen’a Ostéologie comparée, 1855, preface, p. 11, 12, где он все еще стоит перед старой дилеммой между Демокритом и Эпикуром, с одной стороны, и некоей „intelligence“, с другой — в каковой intelligence „la connaissance d’un être tel que l’homme a existe avant que l’homme fit son apparition“. Всякая целесообразность должна де проистекать из интел-
- ↑ Кант говорил: „странно ожидать от разума просвещения и в то же время заранее предписывать ему, на какую сторону он должен стать“. (Кр. чист. раз. 747; V, 775). Наоборот, прелестна наивность одного из современных профессоров философии, заявляющего, что „если философия отрицает реальность основных идей христианства, то она или ложна, или, если и истинна, то непригодна“, scilicet — для профессоров философии. Проболтавшимся столь нескромно насчет максимы своих коллег был покойный профессор Бахман, см. Иенскую Литературную Газету, 1840, июль, № 126. Вообще, для университетской философии весьма характерна та бесцеремонность, с которой она без всяких околичностей указывает истине на дверь, буде та не желает приноравливаться и приспособляться: „вон, истина! ты нам не годишься; разве мы тебе чем-нибудь обязаны? разве ты платишь нам жалованье? ну, так убирайся, истина, вон!“
