воззрениях на эти предметы уклонялся бы от других людей, надо было бы немедленно признавать не в здравом уме. На самом же деле бывает противоположное: ни в одном пункте человечество не обнаруживает такого полного разногласия, как именно в этом. С тех пор как люди мыслят, все философских системы везде находятся во вражде между собою и отчасти диаметрально-противоположны одна другой; и с тех пор как люди веруют (а это еще древнее), религии борются между собою огнем и мечом, отлучениями и канонадой. А для спорадических иномыслящих в эпоху самой живой веры воздвигали не дома сумасшедших, а инквизиционные тюрьмы с надлежащими приспособлениями. Следовательно, и здесь опыт громко и неотразимо свидетельствует против ложого учения о таком выдуманном разуме, который будто бы является способностью непосредственных, метафизических познаний, или, говоря яснее, наитий свыше, и над которым поистине пора было бы произнести однажды навсегда строгий суд; ибо, horribile dictu, такая хромающая, такая явная ложь в течение полустолетия всюду развозится по Германии, из года в год странствует с кафедры на скамьи и со скамей на кафедру и даже среди французов нашла несколько глупцов, которые позволили навязать себе эту побасенку и теперь как разносчики торгуют ею во Франции; впрочем, там bon sens французов скоро покажет двери этой raison transcendentale.
Но где впервые высижена эта ложь и как появилась на свет эта побасенка? Я должен сознаться: ближайший повод для нее, к сожалению, подал кантовский практический разум с его категорическим императивом. Стоило только принять этот разум, и уже не оставалось ничего другого, как присоединить к нему такой же непосредственно могучий и ex tripode вещающий метафизические истины теоретический разум, в виде его pendant’a, в виде его брата-близнеца. Блестящие последствия этого я изобразил в Основных проблемах этики (стр. 148 и сл.; 2 изд. — стр. 146 и сл.); к ним я и отсылаю. Итак, допуская, что Кант дал повод для этого ложного предположения, я должен все-таки прибавить: кто охотно пляшет, тому легко подсвистывать. Поистине, какое-то проклятие тяготеет над двуногими существами: благодаря своему сродству с извращенным и дурным, они даже в творениях великих умов более всего восхищаются именно самым скверным, прямо ошибками; их они хвалят и превозносят, тогда как подлинно изумительное терпят лишь между прочим. Истинно великое, действительно глубокое
