как свободное построение и проекция абсолютного я и его эманаций к не-я, затем как интеллектуальная интуиция абсолютного тождества, или безразличия, и его эволюций к природе, или как интуиция возникновения Бога из его темного основания, или безоснования, à la Яков Беме; наконец, как чистое самопознание абсолютной идеи и балетное зрелище самодвижения понятий, — но при этом всегда еще как непосредственное восприятие божественного, сверхчувственного, божества, красоты, истины, добра и каких еще угодно существительных, или как простое предчувствие всех этих великолепий. Неужели это разум? О, нет, это — фокусы, которые должны выручить из беды профессоров философии, поставленных в затруднительное положение серьезной критикой Канта, и помочь им как-нибудь, per fas aut nefas, выдать предметы государственной религии за выводы философии.
Так, первая обязанность всякой профессорской философии заключается в том, чтобы философски обосновать и поставить вне всякого сомнения учение о Боге, Творце и Вседержителе мира, как личном, следовательно индивидуальном, разумом и волей одаренном существе, которое воззвало вселенную из ничего и правит ею с высочайшей мудростью, могуществом и благостью. Но этим профессора философии стали в затруднительное положение по отношению к серьезной философии. Именно, явился Кант, вот уже более шестидесяти лет назад написана Критика чистого разума, и в ее результате все доказательства бытия Божьего, которые предлагались в течение христианских веков и которые сводятся к трем единственно возможным способам аргументации, обнаружили свою несостоятельность; там обстоятельно и a priori выяснена даже невозможность всякого такого доказательства, а вместе с нею и невозможность спекулятивной теологии; и это сделано конечно не по воцарившейся моде наших дней, не пустым словоизвержением, не гегелевской паутиной, из которой всякий может ткать что ему угодно: нет, Кант сделал это вполне серьезно и честно, по старому, доброму обычаю, сделал так, что в течение шестидесяти лет, как ни мало пришлось это по вкусу многим, никто однако не мог представить дельного возражения; наоборот, доказательства бытия Божьего совсем потеряли кредит и вышли из употребления. С тех пор профессора философии стали очень важничать по отношению к этим доказательствам и даже выражали к ним решительное пренебрежение: дело, мол, само по себе так ясно, что смешно было бы еще его предварительно доказывать. Ах, если бы это раньше знали! Тогда в течение столетий не пришлось бы трудиться над
