хода всего изложения. Вот первое и, подобно следующим, неизбежное требование, предъявляемое неблагосклонному читателю (неблагосклонному к философу, потому что читатель сам — философ).
Второе требование состоит в том, чтобы до этой книги было прочитано введение к ней, хотя оно и не находится в ней самой, а появилось пятью годами раньше, под заглавием: «О четверояком корне закона достаточного основания; философское рассуждение». Без знакомства с этим введением и пропедевтикой решительно невозможно правильно понять настоящее произведение, и содержание названного трактата здесь повсюду настолько предполагается, как если бы он находился в самой книге. Впрочем, если бы он не появился раньше ее на несколько лет, он не открывал бы моего главного произведения в качестве вступления, а был бы органически введен в его первую книгу, которая теперь, ввиду отсутствия в ней сказанного в упомянутом трактате, представляет известное несовершенство уже этим пробелом и постоянно должна восполнять его ссылками на Четвероякий корень. Однако списывать у самого себя или кропотливо пересказывать уже раньше достаточно высказанное мне было столь противно, что я предпочел этот путь, несмотря даже на то, что я мог бы дать теперь содержанию своего раннего трактата несколько лучший вид и очистить его от некоторых понятий, вытекавших из моего тогдашнего чрезмерного увлечения кантовской философией, — каковы, например, категории, внешнее и внутреннее чувство и т. д. Впрочем, и там эти понятия находятся еще только потому, что я до тех пор собственно никогда далеко не заходил с ними; они поэтому играют побочную роль и совсем не касаются главного предмета; вот почему исправление таких мест в указанном рассуждении само собою совершится в мыслях читателя, благодаря знакомству с Миром, как волей и представлением. Но только в том случае, если из моего трактата О четверояком корне будет вполне понято, что такое закон основания и что он означает, на что распространяется и на что не распространяется его сила; если будет понято, что этот закон не существует прежде всех вещей и что весь мир не является лишь вследствие и в силу него, словно его королларий, а что наоборот закон основания не более, как форма, в которой всюду узнается постоянно обусловленный субъектом объект, какого бы рода он ни был, поскольку субъект служит познающим индивидуумом, — только в этом случае будет возможно приступить к впервые испробованному здесь, совершенно отличному от существовавших доселе, методу философствования.
