ними вещей; а Платон, по-видимому, высказывает на свой образец то же самое, говоря, что эти правила, которым вся наука обязана своим происхождением, низринуты вместе с огнем Прометея с престола богов.
Я нахожу, что второй из этих законов, несмотря на такую могучую рекомендацию, слишком мало применяется к одному из главных основоположений всякого познания — закону достаточного основания. Хотя уже издавна и часто излагали его в общих чертах, однако не позаботились надлежащим образом разграничить те в высшей степени различные применения, в которых он каждый раз получает иной смысл и которые поэтому обнаруживают его происхождение из разных познавательных способностей. А то, что пользование, именно при анализе способностей нашего духа, одним лишь законом однородности и пренебрежение противоположным законом породило многочисленные и долго длившиеся заблуждения и что, наоборот, применение закона спецификации повлекло за собою очень крупные и важные успехи — в этом убеждает сравнение кантовской философии со всеми ее предшественницами. Поэтому, да будет мне позволено привести цитату, в которой Кант советует применять закон спецификации к источникам наших познаний, — ибо эта выдержка несет с собою его благословение моему настоящему замыслу. «Крайне важно — говорит он — выделять познания, по своему роду и происхождению отличные от других, и заботливо остерегаться, чтобы они не сливались в одну массу с теми, которые обыкновенно связываются с ними на практике. То, что химики делают, разлагая материю, то, что математики делают в своем чистом учении о величинах, — все это еще гораздо более обязательно для философа, дабы он мог точно выяснить долю, которую отдельный вид познания имеет в неопределенно-широкой практике рассудка, его подлинную ценность и влияние» (Критика чистого разума, учение о методе, 3 главная часть).
Если мне удастся показать, что избранный предметом этого исследования основной закон вытекает не из одного непосред-
