ным тезисам касательно материальной стороны исследования, поставить их во главе диспута, в качестве незыблемого канона прений, на который можно было бы всегда опираться и ссылаться. В этом стремлении сознательно провозгласить законом и формально выразить то, чему раньше следовали точно по молчаливому соглашению, или что исполняли как бы инстинктивно, — философы постепенно находили более или менее совершенные выражения для основных логических законов, как законы противоречия, достаточного основания, исключенного третьего, dictum de omni et nullto; затем для специальных правил силлогистики, как, например: ex meris particularibus aut negativis nihil sequitur, a rationato ad rationem non valet consequentia, и т. д. То, что, однако на этом пути подвигались медленно, с большими усилиями, и что до Аристотеля все оставалось крайне несовершенным, — это мы видим отчасти из неумелых и растянутых приемов, при помощи которых в иных диалогах Платона выводятся на свет логические истины, а еще лучше — из сообщений Секста Эмпирика о препирательствах мегарийцев по поводу самых легких и простых логических законов и об усилиях, потраченных на их уяснение (Sext. Emp. adv. Math. L. 8. p. 112 seqq.). Аристотель же собрал, привел в порядок, проверил сделанное раньше и придал всему несравненно большее совершенство. Наблюдая таким образом, как ход греческой культуры подготовил и вызвал работу Аристотеля, не чувствуешь особой склонности придавать веру сообщениям персидских писателей (которые передает нам Джонс (Jones), очень пристрастный к ним), — именно, будто Каллисфен нашел у индийцев готовую логику и переслал ее своему дяде Аристотелю (Asiatic researches, т. 4, стр. 163).
То, что в печальные средние века жадный к спорам и, за недостатком всяких реальных знаний, питавшийся только формулами и словами дух схоластиков должен был очень радостно приветствовать аристотелевскую логику; то, что она была с жадностью подхвачена даже в своем арабском искажении и скоро возведена в средоточие всякого знания, — это легко понять. С тех пор логика потеряла свое почетное место; однако и поныне она пользуется репутацией самостоятельной, практической и крайне необходимой науки: в наши дни кантовская философия, которая собственно свой краеугольный камень заимствовала из логики, даже возбудила к ней новый интерес; и в этом отношении, т. е. как средство к познанию сущности разума, логика его конечно заслуживает.
