несколько реальных объекта мыслятся в одном понятии и тождество его переносится на них; и вот тогда полное несходство их во всем остальном обнаруживает, что данное понятие подходило к ним лишь односторонне. Так же часто, впрочем, внезапно чувствуется и несовпадение единственного реального объекта с тем понятием, под которое оно в одном отношении подводится правильно. Чем вернее поэтому в одном каком-нибудь отношении подводятся такие реальности под известное понятие и чем больше и ярче их несоответствие с ним в других отношениях, тем сильнее вытекающий из этой противоположности эффект смешного. Всякий смех, таким образом, возникает по поводу парадоксального и потому неожиданного подведения — все равно, выражается ли оно в словах или в поступках. Таково вкратце правильное объяснение смешного.
Я не буду останавливаться здесь на передаче анекдотов, которые могли бы в качестве примеров поддержать мое объяснение, ибо оно столь просто и понятно, что в них не нуждается, и подтверждением его так же точно может служить любое из смешных воспоминаний читателя. Но одновременно и опору, и разъяснение находит себе наша теория в существовании двух родов, на которые распадается смешное и которые понятны именно из нашего толкования. Либо в сознании возникают два (или несколько) очень различных реальных объекта, наглядных представления, и их намеренно отождествляют в единстве понятия, обнимающего оба предмета: этот род смешного называется остротою. Либо, наоборот, понятие первоначально находится в сознании, и от него переходят к реальности и к воздействию на последнюю — поступку: объекты, — во всем различные, но одинаково мыслимые в этом понятии, рассматриваются и трактуются одинаковым образом, пока перед изумленным и пораженным деятелем не обнаружится их полное различие в остальных отношениях: этот род смешного называется глупостью. Итак, все смешное — это или остроумная выдумка, или глупый поступок, смотря по тому, совершился ли от несовпадаемости объектов переход к тождеству понятия или наоборот: первое всегда делается намеренно, последнее всегда происходит непроизвольно и по внешнему принуждению. Изменять же для виду характер смешного и выдавать остроту за глупость — составляет искусство придворных шутов и паяцев: они, отлично сознавая различие объектов, все-таки объединяют их тайным остроумием в одно понятие и исходя из него, испытывают от обнаруживающегося затем различия объектов то изумление, которое они сами
