ности, чисто-объективно, всецело погружаясь в них, поскольку они представления, а не поскольку они мотивы: тогда сразу и сам собою наступает покой, которого мы вечно искали и который вечно бежал нас на первом пути, на пути желания, — и нам вполне хорошо. Мы испытываем то безболезненное состояние, которое Эпикур славил как высшее благо и состояние богов: ибо в такие мгновения мы сбрасываем с себя унизительное иго воли, мы празднуем субботу каторжной работы хотения, и колесо Иксиона останавливается.
Но именно такое состояние и есть то, которое я описал выше как необходимое для познания идеи, как чистое созерцание: мы растворяемся в интуиции, мы теряемся в объекте, забываем всякую индивидуальность, отрешаемся от познания, идущего вослед закону основания и воспринимающего только отношения; и при этом, одновременно и нерасторжимо, созерцаемая единичная вещь возвышается к идее своего рода, а познающий индивидуум — к чистому субъекту безвольного познания, и оба, как такие, уже находятся вне потока времени и всяких других отношений. Тогда уже безразлично, смотреть ли на заход солнца из темницы или из чертога.
Внутреннее настроение, перевес познания над хотением, может вызывать такое состояние при всякой обстановке. Это доказывают нам те замечательные нидерландские художники, которые с таким чисто-объективным созерцанием относились к самым незначительным предметам и в своих nature morte (Stilleben) воздвигли долговечный памятник своей объективности и душевному покою: зритель-эстетик не может без умиления видеть этих картин, потому что они воскрешают перед ним то спокойное, мирное, безвольное настроение художника, которое было необходимо, для того чтобы предаться такому объективному созерцанию столь незначительных вещей, так внимательно рассмотреть их и так обдуманно воспроизвести это созерцание. И так как подобная картина склоняет и зрителя к участию в этом настроении, то его умиление часто еще усиливается контрастом собственного душевного склада, беспокойного, волнуемого тревогой сильных желаний. В том же духе художники ландшафтов, особенно Рюисдаль, часто писали в высшей степени незначительные виды — и производили то же впечатление, еще более отрадное.
Такого результата достигает одна только внутренняя сила художественного духа; но это чисто-объективное настроение становится доступнее и встречает себе внешнюю поддержку, благодаря
