Материя, как такая, не может быть выражением идеи. Ибо, как мы это видели в первой книге, она всецело — причинность: ее бытие — сплошная действенность; причинность же — вид закона основания, а познание идеи по существу исключает содержание этого закона. Точно также во второй книге мы видели, что материя — общий субстрат всех отдельных проявлений идей; следовательно, она — соединительное звено между идеей и явлением, или единичной вещью. Таким образом, и в силу первой, и в силу второй причины материя сама по себе не может выражать идеи. A posteriori же это подтверждается тем, что о материи, как такой, совсем не может быть наглядного представления, а возможно только отвлеченное понятие: ведь в представлении выражаются только формы и свойства, носительницей которых служит материя и в которых во всех раскрываются идеи. Это соответствует и тому, что причинность (вся сущность материи) сама по себе наглядно не представима, а представимо лишь определенное причинное сочетание.
Но, с другой стороны, каждое проявление идеи, принимая как такое форму закона основания, или principium individuationis, должно выражаться в материи, как ее свойство. В этом смысле, значит, материя, как я сказал, является соединительным звеном между идеей и принципом индивидуации, который представляет собою форму познания индивидуума, или закон основания. Поэтому Платон совершенно правильно наряду с идей и ее проявлением, отдельной вещью (которые в сущности вдвоем обнимают собою все вещи мира), поставил еще и материю, как нечто третье, от первых двух отличное (Тимей, стр. 345). Индивидуум, как проявление идеи, всегда материя. Точно также и каждое свойство материи — всегда проявление идеи, и как такое, оно может быть предметом и эстетического созерцания, т. е. познания выражающейся в нем идеи. Это относится даже к самым общим свойствам материи, без которых она никогда не бывает и идеи которых являются самой слабой объектностью воли. Таковы — тяжесть, сцепление, косность, текучесть, реакция на свет и т. д.
Если мы обратимся теперь к рассмотрению архитектуры, исключительно как изящного искусства, помимо ее утилитарных целей, которыми она служит воле, а не чистому познанию и, следовательно, уже не является искусством в нашем смысле, — то мы можем приписать ей только одно стремление: довести до полной наглядности иные из тех идей, которые представляют собою
