Человеческая красота — это объективное выражение, которое означает совершеннейшую объективацию воли на высшей ступени ее познаваемости, идею человека вообще, сполна выраженную в созерцаемой форме. Но как ни сильно выступает здесь объективная сторона прекрасного, субъективная все же остается ее неизменной спутницей, — и именно потому, что ни один объект так быстро не влечет нас к чисто-эстетическому созерцанию, как прекраснейший человеческий образ и облик, при виде которых нас мгновенно объемлет несказанная отрада, возносящая нас и над нами, и над всем, что нас терзает; и возможно это лишь благодаря тому, что эта наиболее явственная и чистейшая познаваемость воли вызывает у нас, тоже легче и скорее всего, то состояние чистого познания, в котором, пока длится чистая эстетическая радость, исчезает наша личность, наше хотение с его постоянной мукой; вот почему и сказал Гете: «кто узрит человеческую красоту, того не может коснуться ничто дурное: он чувствует себя заодно с самим собою и с миром».
То, что природе удается прекрасный человеческий облик, мы должны объяснять себе так: воля, объективируясь на этой высшей ступени в индивидууме, при благоприятных обстоятельствах и собственной силе вполне побеждает все те препятствия и сопротивления, какие оказывают ей проявления воли на низших ступенях, — каковы силы природы, у которых она непременно должна сперва отнять и исторгнуть принадлежащую всем материю. Далее, проявление воли на высших ступенях всегда многоообразно по своей форме: уже дерево представляет собою лишь систематический агрегат бесчисленно повторенных растительных волокон; чем выше мы подымаемся, тем эта сложность становится больше, и человеческое тело является в высшей степени сложной системой совершенно различных частей, из которых каждая обладает подчиненной целому, но все же самостоятельной жизнью, vita propria; и вот, чтобы все эти части были как раз надлежащим образом подчинены целому и соподчинены между собою, чтобы они гармонически стремились к воспроизведению целого и чтобы ничего не было лишнего, ничего хилого, — все это редкие условия, в результате которых получается красота, идеально отчеканенный родовой характер. Так это в природе. Но как поступает искусство? Говорят, — подражая природе. Но по какому же признаку художник распознает ее удачное и достойное подражания произведение и найдет его между неудачными, если он до опыта не антиципирует прекрасного? И кроме того, разве при-
