рода создала когда-нибудь вполне прекрасного человека? На это отвечали, что художник должен собирать рассеянные по отдельным людям красивые черты и составлять из них одно прекрасное целое, — ложный и бессмысленный взгляд. Ибо снова возникает вопрос: как художник может знать, что эти формы красивы, а те нет? Да мы и видим, каких успехов в красоте достигли подражанием природе старые немецкие художники. Посмотрите только на их обнаженные фигуры.
Чисто-апостериорным и исключительно-опытным путем совершенно невозможно познание красоты: оно всегда априорно, по крайней мере, отчасти, — хотя и имеет совсем другой характер, чем априорно известные нам виды закона основания. Последние касаются общей формы явления, как такого, поскольку она обосновывает возможность познания вообще; они касаются общего, не знающего исключений как всего являющегося, и из этого познания вытекают математика и чистое естествоведение; между тем как другой род априорного познания, делающий возможным изображение прекрасного, касается не формы, а содержания явлений, не как, а что являющегося. То, что мы все узнаем человеческую красоту, когда встречаем ее (а настоящий художник проникает в нее столь ясно, что даже изображает ее такою, какой никогда не видал, и в своей картине превосходит природу), — это возможно лишь оттого, что та воля, чья адекватная объективация, на ее высшей ступени, должна здесь быть оценена и найдена, эта воля — мы же сами и есть. Только поэтому мы действительно имеем антиципацию того, что старается изобразить природа (которая именно и есть воля, составляющая нашу собственную сущность); эта антиципация в истинном гении сопровождается такою проницательностью, что он, познавая в отдельной вещи ее идею, как бы понимает природу с полуслова и ясно выражает то, о чем она только лепечет: на твердом мраморе отпечатлевает он красоту формы, которая природе не удавалась в тысячекратных попытках, и эту красоту он показывает природе, словно взывая к ней: «вот что ты хотела сказать!» — и раздается отклик знатока: «да, именно это!»
Только этим путем мог гениальный грек найти прототип человеческого образа и установить его в качестве канона скульптурной школы; и лишь благодаря такой антиципации, мы все в состоянии узнавать прекрасное там, где оно в отдельных случаях действительно удалось природе. Эта антиципация — идеал; она — идея, поскольку она, по крайней мере, наполовину, познана a priori; как такая, дополняя собою то, что дано природой a poste-
