постигнутую ими красоту не одной фигурой, а многими, носящими различный характер, — точно эта красота воспринимается каждый раз с другой стороны и потому иначе изображена в Аполлоне, чем в Вакхе, иначе в Геркулесе, чем в Антиное; мало того, характерное может оттеснять красоту и, наконец, переходить даже в безобразие, — так, например, в пьяном Силене, Фавне и т. д. Но если характерное доходит до действительного подавления характера рода, т. е. до неестественного, то это становится карикатурой.
Но еще менее красоты должна от характерного терпеть грация: какой бы позы и движения ни требовало выражение характера, они все-таки должны выполняться наиболее соответственным данному лицу, наиболее целесообразным и легким способом. Это будет соблюдать не только скульптор и живописец, но и всякий хороший актер: иначе и в его сфере выйдет карикатура, в виде утрировки, шаржа.
В скульптуре красота и грация всегда играют главную роль. Истинный характер духа, выступающий в аффекте, страсти, взаимной игре познания и хотения, изобразимый только выражением лица и жестикуляцией, является преимущественной особенностью живописи. Ибо хотя глаза и краски, находящиеся вне сферы ваяния, много способствуют красоте, но еще более существенны они для характера. Далее, красота раскрывается полнее при созерцании ее с разных точек зрения; наоборот, выражение, характер вполне постижимы и с одной точки зрения.
Так как красота очевидно составляет главную цель скульптуры, то Лессинг пытался объяснить тот факт, что Лаокоон не кричит, несовместимостью крика с красотой. Ввиду того, что этот предмет послужил Лессингу темой или, по крайней мере, исходным пунктом для особой книги, и так как и до него, и после него столь много об этом писали, то да будет мне позволено эпизодически высказать и свое мнение по этому поводу, хотя такое специальное исследование и не находится, собственно, в связи с нашим рассуждением, направленным только на общие вопросы.
То, что Лаокоон, в знаменитой группе, не кричит, — это очевидно, и общее, постоянное удивление перед этим фактом объясняется тем, что в его положении мы все кричали бы; да этого требует и природа, так как при сильной физической боли и внезапном наступлении великого физического страха вся рефлексия, которая, может быть, привела бы к молчали-
