имеет художественную ценность, то последняя совершенно отделима и независима от того, что́ она дает в качестве аллегории; художественное произведение такого рода служит зараз двум целям, именно — выражению понятия и выражению идеи; но только последнее может быть целью художественного произведения, первое же — чуждая цель, забавная игра, состоящая в том, что картину одновременно заставляют играть роль надписи, иероглифа, — и придумано это в угоду тем, на кого истинная сущность искусства никогда не может действовать. Это все равно, что художественное произведение, которое одновременно является полезной утварью и служит двум целям: например, статуя, которая одновременно канделябр и кариатида, или барельеф, который одновременно — щит Ахиллеса. Истинные друзья искусства не одобрят ни того, ни другого. Правда, аллегорическая картина может и в этом своем качестве производить живое впечатление на душу, но такое же влияние, при одинаковых обстоятельствах, оказала бы и надпись. Например, если в душе человека прочно и глубоко укоренилось желание славы и он к тому же смотрит на нее как на свое законное достояние, которым он не пользуется лишь временно, пока еще не представил документов на право владения, и если он увидит пред собою гения славы с его лавровыми венцами, то вся душа его придет в волнение и сила его пробудится к деятельности; но с ним произошло бы то же самое, если бы он внезапно увидел на стене крупную и отчетливую надпись: слава. Или если человек возвестил истину — важное открытие для практической жизни или научную теорию, и она не встретила себе признания, то на него произведет сильное впечатление аллегорическая картина, изображающая время, которое срывает покрывало и являет обнаженную истину: но точно так же подействовал бы на него и девиз «Le temps découvre la vérité». Ибо то, что собственно производит здесь впечатление, — это лишь отвлеченная мысль, а не созерцаемое.
Если, таким образом, аллегория представляет собою в изобразительном искусстве ложную тенденцию, направленную к совершенно чуждой для искусства цели, то она делается совсем невыносимой, когда заходит так далеко, что изображение натянутых и насильственных толкований вырождается в пошлость. Таковы, например, черепаха, которая должна означать женское домоседство; Немезида, смотрящая в складки своего одеяния, — намек на то, что она проникает в сокровенное; комментарий Беллори, по которому Ганнибал Караччи потому облек сладостра-
