языка, на котором говорят они обе. Но история относится к поэзии, как портретная живопись к исторической: первая дает частную истину, последняя — общую; первая обладает истиной явления и может на нем обнаруживать ее, последняя обладает истиной идеи, которой нельзя найти ни в одном частном явлении, но которая говорит изо всех них. Поэт с выбором и преднамеренно изображает значительные характеры в значительных положениях: историк берет и те, и другие так, как они являются ему. Он не может даже рассматривать и выбирать события и деятелей по их внутренней, настоящей, выражающей идею значительности, — он должен придерживаться их внешней, показной, относительной важности, с точки зрения связей и результатов. Он не имеет права рассматривать что бы то ни было само в себе, в его существенном характере и выражении, а ко всему должен подходить с мерилом относительного, все изучать в связи событий, во влиянии на последующее и, особенно, на современность. Поэтому он не пройдет молчанием незначительного, даже пошлого действия короля, потому что оно вызывает известные последствия и оказывает влияние. Напротив, он не имеет права упоминать о чрезвычайно значительных действиях отдельных лиц, не должен упоминать об очень выдающихся индивидуумах, если эти события не имели последствий, если эти личности не оказали влияния. Ибо его изучение руководится законом основания и подмечает явления, формой которых служит последний. Поэт же схватывает идею, сущность человечества, вне всяких отношений, вне всякого времени, — адекватную объектность вещи в себе на ее высшей ступени. Поэтому, хотя и при том способе изучения, которого необходимо держаться историку, внутренняя сущность, смысл явлений, ядро всяческой шелухи не могут совсем исчезнуть из виду и доступны и познаваемы, по крайней мере, для того, кто их ищет, — однако, то, что значительно само по себе, а не по своим отношениям, истинное раскрытие идеи оказывается гораздо вернее и отчетливее в поэзии, чем в истории, и потому, как ни парадоксально это звучит, гораздо больше подлинной, настоящей, внутренней правды следует признать за первой, чем за последней. Ведь историк обязан держаться индивидуального события именно так, как оно происходило в жизни, как оно развивалось во времени, в многообразном сплетении рядов причин и следствий, — но он не может обладать для этого всеми данными, все видеть или все разузнать: в каждое мгновение оригинал его картины покидает его или подменяется ложным, и это происходит так часто, что,
