ным актам. Вот почему и кажется познающему сознанию (интеллекту), будто в каждом данном случае для воли одинаково возможны два противоположные решения. Но это то же самое, как если бы относительно шеста, стоящего отвесно, но потерявшего равновесие и пришедшего в колебание, сказать: «он может упасть или на правую сторону, или на левую», — ведь это может имеет лишь субъективное значение и собственно выражает только: «по отношению к известным нам данным», — потому что объективно сторона падения уже необходимо определилась, как только наступило колебание. Так и решение собственной воли индетерминировано только для ее зрителя, собственного интеллекта; значит, оно индетерминировано лишь относительно и субъективно, — именно, для субъекта познания; взятое же само по себе и объективно, решение при каждом выборе уже детерминировано и необходимо. Но только детерминация эта входит в сознание лишь через посредство наступающего решения. Мы получаем даже эмпирическое подтверждение этого, — именно в том случае, когда нам предстоит какой-нибудь трудный и важный выбор, но предстоит только под условием, которое еще не явилось, а только ожидается, так что мы до тех пор ничего не можем делать и должны оставаться пассивными. Вот тогда мы и обдумываем, на что нам следует решиться при наступлении тех условий, которые дозволят нам свободное действие и выбор. Обыкновенно в пользу одного решения говорят дальновидные разумные соображения, а в пользу другого — непосредственная склонность. Покуда мы поневоле остаемся пассивными, кажется, что сторона разума берет перевес; но мы заранее предвидим, как сильно будет тянуть к себе другая сторона, когда представится случай к действию. До тех же пор мы усердно стараемся холодным обсуждением pro и contra вполне осветить мотивы обеих сторон, для того чтобы каждый из них мог всею своей силой действовать на волю, когда придет решительный момент, и для того чтобы какая-нибудь ошибка со стороны интеллекта не склонила волю принять иное решение, чем то, какое она выбрала бы, если бы все действовало на нее равномерно. Но это ясное расчленение мотивов обеих сторон — вот все, что может сделать интеллект при выборе. А действительного решения он выжидает столь же пассивно и с таким же напряженным любопытством, как и решения чужой воли. Поэтому, с его точки зрения оба решения должны ему казаться одинаково возможными: в этом именно и заключается иллюзия эмпирической свободы воли. В сферу интеллекта решение, конечно, вступает совершенно эмпирически, как оконча-
